Троица
Шрифт:
А Пимен Тененев выстрелил из лука и попал Лисовскому в щеку. Тогда еретики очень разгневались и хотели отомстить за рану своего воеводы, но ни в чем не преуспели и принуждены были убраться восвояси, в таборы свои. Потому что все троицкие люди распалились сердцем на врагов, видя одну лишь гибель себе со всех сторон и ничего уже не желая, кроме смерти достойной и славной.
В том бою наши многих языков взяли. Языки же эти, в сыскном приказе недолго пробыв, выведены были к народу и сказали нам вот что:
— Каемся всею душою, что
Архимандрит повелел этих пленников поставить на мельне к жерновам, потому что иноки старые и жены, работавшие там, от многих трудов изнемогали и в тяготах быстро помирали.
Я же сегодня во время сечи метко со стены из пищали стрелял и одного литвина убил либо ранил. Впрочем, об этом у меня и раньше написано.
Декабря 19-го дня
Моровое поветрие у нас с каждым днем усиливается. Сегодня 26 человек схоронили. Во всех покоях теснота и смрад от больных, а здоровых уже не хватает ходить за ними, ни покормить, ни червей смыть. Сил нет уже смотреть на язвы гноящиеся и стоны слушать!
К тому ж еще и холод лютый: за дровами-то в Мишутинский овраг ходим, а там литовские люди нас в засадах подстерегают и многих побивают. Потому дров у нас мало, бережем их, потому и квасу уже не варят в обители, одну воду гнилую пьем. А снега до сих пор не выпало.
Я же, слава Богу, молитвами заступницы моей пока от болезни оберегаем. А работы мне прибавилось: и в пекарне у печей стоять приходилось, и на помоле, и копать могилы. А хуже всего — от умерших оставшееся грязное тряпье вонючее, со вшами да червями, из города вывозить и во рвах сжигать.
Стены же оборонять мне больше не доводилось, потому что богоборцы уж на приступы не ходят, измором нас взять хотят. Наши же воеводы стрельцов, казаков и даточных людей каждодневно на вылазки посылают, дабы войско духа ратного вконец не потеряло в осадных скорбях и тяготах.
И ко всем этим мукам прибавилось еще худшее горе: шатость и измены и междуусобные раздоры. Вчера во время вылазки двое детей боярских сбежали во вражеские станы. А третий изменник ночью со стены по веревке слезал, да сорвался и переломал себе ноги. Этого поймали, в сыскной приказ отволокли.
Сегодня же видел я воевод Григория и Алексея меж собой бранящихся; чуть друг друга за бороды не таскали, а из-за чего ругались — того не разобрал.
Был у старца Гурия в келье по надобности, а отец Гурий некую грамоту писал. Завидев же меня вошедшего,
Декабря 23-го дня
Литва опять что-то копала ночью у Верхнего нагорного пруда. Воеводы вылазкой двух языков добыли, и вот что от них узнали.
Те изменники, перебежавшие к лютеранам дети боярские, сказали Лисовскому и Сапеге:
— Что нам будет, если если научим вас, как взять город Троицкий монастырь без крови?
Те же обещали их великим имением одарить и в число первейших по славе вознести.
— Раскопайте, — говорят изменники. — Плотину у Верхнего пруда и пустите воду в Служень овраг. Тогда останутся троицкие люди без воды, ведь из Верхнего пруда по трубам они воду получают.
И тотчас же латиняне стали этот злой замысел осуществлять.
Все мы, троицкие сидельцы, узнав об этой новой беде, очень встревожились, а иные хотели идти на вылазку и врагов от пруда прогнать. Но начальники иначе распорядились.
Позвали мастера Власа Корсакова; нам же велели не расходиться, только лопаты взять. Этот Влас стал по двору похаживать с некой книгой в руках, а мы ждали. Немного времени прошло, очертил Влас на земле место, где копать. Слава Богу, земля еще не замерзла: морозов сильных не было. И мы, всем народом взявшись, быстро вырыли большущую ямину. На дне же ее старые трубы показались. Мы эти трубы провертели во многих местах, и пошла оттуда вода: вся наша яма наполнилась, да еще вытекло, и на другую сторону монастыря протекло.
Так мы всю воду из Верхнего пруда в обитель впустили и безбожных перехитрили. Те же, наверное, очень удивлялись, глядя, как вода в пруде убывает, и не ведали, что это за чудо такое. А ночью была на них вылазка, но я ее проспал, никто же меня не предупредил и не разбудил.
Января 16-го дня
Насилу изыскал минутку для книги. От начальных дней осады монастырь уж вполовину обезлюдел. Мору нет конца. Но нам того мало, нашли себе еще потеху: одни доносы пишут, другие измену повсюду ищут, третьи крамолу огнем выжигают.
Озлобились все.
Старец Гурий донес на казначея Иосифа, будто бы тот хочет полякам город сдать. Архимандрит же и воевода князь Григорий этому доносу с охотой поверили и хотели Иосифа в пытку отдать. Тогда заступились за него два других сильных человека: второй воевода Алексей Голохвастов и королева ливонская Марья Владимировна, инокиней Александрой ныне называемая, племянница грозного царя Ивана Васильевича, настоящего же царевича Дмитрия сестра двоюродная.
Воевода Алексей монастырских слуг уговорил, чтобы в пытку Иосифа не давали; королева же Марья Иосифу из своей поварни мед посылыла, а по ночам ее люди тайно Иосифу баню топили.