Тролль
Шрифт:
СТАРИННЫЕ ПЕСНИ
ФИНСКОГО НАРОДА-1929-
VII: 1, 375. «СВАТОВСТВО У ЛЕШЕГО».
ЗАПИСАНО В ДЕРЕВНЕ УОМА,
ИМПИ-ЛАХТИ, ОТ ТРОФИМА СОЗОНОВА
— Что вы будете за люди?
— Рыбу неводами ловим.
— А кого идете сватать?
— Дочерей берем у тролля,
из подземного народа.
АНГЕЛ
Я не хотел этого, но я должен.
Песси сидит в детской коляске, которую я нашел в подъезде. Сейчас ночь, коляска никому не понадобится. Я завернул его в дорожный плед, чтобы не шокировать встречных. Он подергивает ушами, ноздри дрожат от избытка впечатлений, производимых городскими запахами.
Под холмом Пюуникки, на опушке леса Пирккала я снимаю с Песси ошейник и поводок, которым он был привязан к коляске. Он глядит на меня оттуда — черный, голый и дрожит.
— Иди, — шепчу я. — Иди.
Песси дрожит еще сильнее, я чувствую, как трясутся у меня руки, ставлю его на снег, разворачиваю коляску и направляюсь обратно к городу, стараясь не оглядываться.
Скрип моих сапог, шагающих по тропинке — это звук безнадежности. Но вдруг к нему добавляется другой звук, резкий скрежет когтей, и, прежде чем я успеваю обернуться, кто-то, как тигр, вцепляется в мое правое бедро.
Это Песси, ухватившись всеми четырьмя лапами, повис на моей ноге и смотрит мне прямо в лицо с таким укором, что лучше бы он дал мне пощечину. Он издает слабое мяуканье. Он так дрожит, что я начинаю колебаться.
Он боится зимы. Он беззащитен, и это я сделал его таким.
МИКАЭЛЬ АГРИКОЛА.
ПРЕДИСЛОВИЕ К ПЕРЕВОДУ ПСАЛТИРИ НА ФИНСКИЙ ЯЗЫК. 1551
Упыри жертвы тож получали,
Зане вдов приветили да замуж брали.
Разве эдакий народ не сбесился,
Каковой в них верил и молился?
Чертями и Грехом те полонялись,
Которые верили им и поклонялись.
АНГЕЛ
Зеркало лежит на ковре в прихожей.
Вместо того чтобы поднять его, я сижу на корточках рядом: я разучился действовать, утратил координацию движений.
Плед снова на диване. Песси все еще немного дрожит, но уже начинает успокаиваться. Он прижался спиной к теплой батарее, хвост подергивается, как стрелка чуткого прибора.
Потом он осторожно выходит в прихожую, он не может понять, почему я застыл в неподвижной позе с понуро опущенной головой. Зеркало на пушистом ковре напоминает небольшой пруд.
Я склонился над зеркалом, в нем отражается мое лицо. Но вот рядом с моей головой появляется отражение маленькой темной головки с заостренными ушками, в желто-красных глазах светится любопытство.
Песси трогает лапкой зеркало. Он смотрит то на меня, то на свое отражение. Оскаливается — и отодвигается, когда тролль в зеркале отвечает смутой же гримасой. Потом опять подсаживается поближе к зеркалу и снова трогает лапой холодную поверхность стекла.
Мы разглядываем друг друга — я и тролль. Свет лампы образует вокруг моей головы светлое сияние. Рядом — темный силуэт Песси. Мы смотрим друг на друга, потом на наши отражения, потом снова глаза в глаза.
ЭЙНО ЛЕЙНО.
ПРИЗРАК МРАКА. ПСАЛМЫ СВЯТОГО ЧЕТВЕРГА, ВТОРОЙ ЦИКЛ, 1916
Тролль, жестокий Призрак Мрака,
чуя солнца приближенье,
что идет с весною новой
на вершины гор лапландских,
дело черное замыслил:
«Я убью с рассветом солнце,
свет навеки уничтожу
ради вечной ночи темной,
в честь могучей силы мрака».
Тролли солнце ненавидят.
На вершине сопки встал он
рядом с северным сияньем,
усмехнулся, ухмыльнулся,
на небе пожар увидев:
«Больше, шире моя радость,
веселей мое веселье, ч
ем пиры богов при свете,
чем людей под солнцем песни».
А вокруг пустыня ночи.
Только льды во тьме сверкали,
как проклятья злого сердца,
да седое море стыло,
как душа в ожесточенье,
лес заснеженный вздымался
из земли смертельно-твердой,
точно грозный льдяный витязь,
точно гнев холодной стали.
Засмеялся Призрак Мрака:
«Солнце, голову подымешь —
встретишь сто смертей жестоких,
многотысячную гибель!»
Слабый свет вдали забрезжил.
Вдруг почуял Призрак Мрака
как трепещет, бьется сердце,
за голову он схватился:
«Ты куда исчез, мой разум?»
Рисовались все яснее
неба край, лесные дали,
день все ярче отражался
в самых мрачных закоулках,
били огненные стрелы
из растущего светила,
и, встречая их, светлела
темная душа ночная,
там заря вставала в небе
как заря у Тролля в сердце,
кантеле
музыкой в душе у Тролля,
вот они сплелись, сливаясь,
засверкали общим светом,
общим звуком зазвучали,
в выси горние вознесся,
сквозь небесный свод девятый,
над десятым светлым небом,
будто в дом родной вернулся,
под крыло Отца вселенной,
в тихий отдых вечной Жизни,
в океан Любви безбрежной.
Пела ночь могучим хором,
вторил день многоголосо:
«Доброе во зле родится,
красота живет в уродстве,
низкое — ступень к вершине!»
Только люди говорили:
«Тролль несчастный обезумел —
он в плену навек у света,
мрака сын, рожденный ночью,
солнцу гимны распевает!»
Небо людям улыбалось.
Больше к Троллю не вернулся
ледяной холодный разум,
умер следом за зимою,
улетел с бураном вместе,
растворился в жарком солнце,
в теплой Божьей благодати.
АНГЕЛ
Я совершенно забыл про Мартти. Даже не понимаю, как это могло случиться. У меня чуть ноги не подкосились, когда я услышал его голос в телефонной трубке.
Голос звучит мягко и хрипловато, как всегда, но я не хочу верить его словам, этим его словам.
Он удивлен, почему я не сообщаю, как идет работа над «Сталкером». Может, мне сейчас недосуг? Уже по всему городу известно, что я ночи напролет бегаю за каким-то ветеринаром.
Я что-то бормочу в ответ, оправдываюсь: меня, мол, действительно отвлекло одно срочное дело, но ведь крайний срок еще не подошел, а кое-какие идеи уже наклевываются. Мартес ядовито усмехается: видно, я вообще не рассматриваю всерьез сотрудничество с ним. Проект «Сталкер» для него имеет большое значение, это одна из самых важных его работ. Я, надо надеяться, не собираюсь и по этой части его обмануть.
Я слышу все, что остается в подтексте.
Когда он вешает трубку, в глазах у меня стоят слезы.
ОТРЫВОК ИЗ ШКОЛЬНОЙ ТЕЛЕВИЗИОННОЙ ПРОГРАММЫ «ЖЕСТОК ЛИ ХИЩНИК?». 19.10.1999. TV-1 ВЫСТУПЛЕНИЕ ПРОФЕССОРА УНИВЕРСИТЕТА В ТУРКУ МАРККУ СОЙККЕЛИ
Жестокость — это сознательное причинение другому душевных или физических страданий, которое сопровождается ясным пониманием того, какое мучение доставляет причиненная тобой боль. Но если задаться вопросом, знают ли звери, убивая и раздирая на части свою жертву, что она испытывает боль и страдание, ответ будет однозначным: не знают. В животном мире нет так называемой морали, то есть понимания того, что хорошо, а что плохо. Только у нас, людей, есть понятие о морали, мы знаем, чем отличается зло от добра, звери же этого не знают.
АНГЕЛ
В студии я беру Песси на руки и одним движением натягиваю джинсы на его задние лапы, я знаю — второй попытки не получится. Если бы Песси догадался выпустить когти, он разодрал бы джинсы в клочья. Они рассчитаны как раз на ребенка ростом 110 сантиметров. Прежде чем Песси успевает понять, как его надули, я затягиваю молнию, застегиваю пуговицу и вытаскиваю хвост из дырки, проделанной на заду. Песси превращается в крутящийся и шипящий шар с острыми как бритва когтями, но я умудряюсь отшвырнуть его к заднику и запускаю камеру.
Песси испытывает к джинсам такую ошеломительную ненависть, что даже не пытается прыгать на стенки, а остается именно там, где требуется, — у освещенного задника, перед моим видоискателем. Он выделывает немыслимые пируэты, пытаясь освободиться от смирительной рубашки цвета индиго, сковавшей его ноги. Прожектора мучительно режут глаза ночному зверю, но битва со «Сталкером» для него важнее. Он напрягает все мышцы и подпрыгивает на метр вверх, кривляется, как капризный мальчик, крутится на спине, словно танцуя брэйк, когтями на передних лапах пытается стащить с себя джинсы, но что-то их держит, и тогда Песси вскакивает, встает на задние лапы, раздирая когтями петлю на поясе, а я прикрываю глаза, уже представляя себе, какие отличные кадры из всего этого могут получиться. Песси прижимается черной гривой к белому настилу у задника, поднимает кверху задницу, над которой крутится разгневанный хвост и, глядя в объектив между ног, ревет прямо в камеру. Туго сжатая черно-синяя пружина раскручивается со свистом, вертится, извивается, дергается, шипит, и все это со скоростью два кадра в секунду ложится на серебро пленки, как будто впитывающей саму искрящуюся энергию Песси.