Трон и любовь. На закате любви

Лавинцев А.

V. На совещании

В один из праздничных дней, по призыву Джемса Гордона, все более видные и влиятельные лица собрались в его доме. Гордон без особенной крайности никогда не беспокоил никого; значит, если он созывал совещание, у него было что-нибудь особенно важное, требующее не только общего обсуждения, но и общего согласия. А это в свою очередь знаменовало то, что кукуевцам откуда-то грозила серьезная опасность. Поэтому у всех собравшихся к Гордону были напряженно-серьезные лица, на которых отражалась тревога.

Как и всегда, по безмолвному уговору, роль председателя досталась Гордону. Он не стал томить своих гостей и, после того как все разместились в зальце его богатого дома, закурили трубки и принялись за объемистые кружки с пивом, заговорил:

– Друзья мои, я созвал нас не для веселья, – Гордон говорил по-немецки с небольшим акцентом, – а для

того, чтобы выяснить наше положение. С глубокой печалью говорю, что у меня имеются весьма тревожные сведения относительно недалекого будущего, настолько тревожные, что я не счел себя вправе не поделиться с вами.

– Что же такое ожидается? – робко спросил Лефорт. – Уж опять не злоумышляют ли на молодого царя Петра?

– Похоже на то, мой дорогой друг, – ответил Гордон. – Царевна-правительница хочет одним разом изменить все положение. Да оно и на самом деле становится нестерпимым. Петр молод, порывист и неукротим так же, как и его сестра София. Московиты говорят, что в одной берлоге два медведя не уживаются, а тут таковые налицо… Ужасно! Брат и сестра одинаковы по характеру… Один стремится к власти, другая защищает то, что у нее в руках… Кто возьмет верх, известно одному только Господу!.. – Гордон немного помолчал и потом продолжал с заметным подъемом: – Не сегодня-завтра на Москве должны произойти события… кровавые, скажу я, друзья мои, события. Две силы вступят в решительный спор, и от того, которая из них одолеет, зависит будущее множества людей, целого государства, целого народа, скажу я… Мы не можем быть равнодушны к предстоящим событиям, и для того чтобы определилась и наша роль, я и решился созвать вас…

– Да, – отозвался сумрачный Вейде, – наши мушкеты и алебарды бесспорно могут дать перевес той стороне, на которую мы станем, а я и герр Брюс знаем толк в этих вещах… Потом кто же будет участвовать в ожидаемых вами, герр Гордон, кровавых событиях? Московская сволочь [11] , не вооруженная, – сильная, когда она в массе, и ничтожная под напором организованной силы. Потом это стрелецкий сброд; но он – такая же сволочь, как и московская чернь… Все они способны только на бессмысленные неистовства. Вот почему я совершенно не боюсь ни за себя, ни за нашу колонию.

11

В своем древнем значении это слово никогда не было бранным. Оно означало толпу людей, которую при всенародных переписях охватывали («сволакивали») определенной длины веревкой. Количество людей, помещавшееся при обхватывании от одного конца веревки до другого, и заносилось в списки, потом охватывалась («сволакивалась») другая толпа людей, и в конце концов определялось, сообразно записанным цифрам, общее количество населения в данной местности. По именам вносились в списки лишь те, кто пользовался тем или иным преимуществом. Отсюда под названием «сволочи» был известен люд, при переписях поименно не перечисляемый в списках.

– И я также, – легко усмехнулся Гордон, – но я, мой уважаемый герр Вейде, и не говорю об этом; я говорю только о том, какова будет наша роль в предстоящих событиях, на чью сторону мы станем.

– Но не будет ли это вмешательством во внутренние дела Московии? – осторожно заметил Плейер. – Ведь мы здесь чужие… Как мы можем в подобной борьбе принимать ту или другую сторону?

– Я люблю царя Петра, – приподнялся швейцарец Лефорт, – но думаю так же, как и Плейер.

– А я верую, – восторженно воскликнул пастор, – что будет так, как угодно Небу… Что мы такое? Жалкая трава, ничтожные былинки! Небо пошлет ветер, и он сдует нас без следа… Но вместе с тем, создавая человека, Господь Творец вдунул в него душу свободную, и я думаю, что мы, прежде чем постановить решение, должны всесторонне обсудить это дело.

– Я думаю так же, – с улыбкой проговорил Гордон, – и потому предлагаю вам высказаться… Пусть каждый скажет, что он думает, и тогда…

Однако желающих говорить не было. Хотя все в Кукуевской слободе знали о подготовлявшихся грозных событиях, но все-таки заявление Гордона застало всех врасплох, и никто не решался принять на себя ответственность за высказываемое мнение.

– Если никто не желает сказать свое мнение, – проговорил, наконец, Гордон, – то да будет позволено сделать это мне… Прошу снисхождения и терпения, так как моя речь будет несколько продолжительна.

Гордон откашлялся, поправился в кресле и заговорил сперва ровно и спокойно, но потом все более и более возвышая голос и делая по временам эффектные перерывы и паузы.

– Я совершенно согласен и с моим дорогим Плейером, – говорил

он, – да что поделать: мы здесь, в Московии, совсем чужие… Мы в самом сердце народа, совсем нам чуждого и по духу, и по крови, и по обычаям, и по вере… Мало того, скажу, не боясь обидеть вас, что этот народ смотрит на нас, как на занозу в своем теле… Но позволю себе спросить вас: а разве там, откуда мы все пришли сюда, на родине, мы не чужие теперь? Разве мы не сами покинули те места, где жили и успокоились на земле наши отцы, деды, предки? Не думаю, чтобы слезы не полились из глаз того, кто покидает родину для этой полудикой и буйной страны. И вряд ли кто-либо из нас не потерял надежды вернуться назад в родные места…

– Да, он прав! – перебил оратора один из слушателей. – Нам нет возврата…

– На родине не будет хуже, чем здесь… – сказал другой.

– Тсс… Послушаем, что скажет господин Гордон дальше…

Все опять стихло.

– Отчего же мы все ушли оттуда? – задал риторический вопрос Гордон. – Ведь родина и поныне дорога нам, воспоминания о ней – самые радостные для нас… Что же это значит? Мы изменили своей стране, своему народу? Нет, тысячу раз нет! Я объясню все проще. На родине на нашу долю не хватало счастья, и мы отправились за ним на сторону… Да, да, так это. И мы нашли это свое счастье среди чужих, – Господь был в достаточной степени милостив к нам. Можем ли мы возвратиться? Я полагаю, что нет… Мы отстали от своего народа, который ушел далеко вперед; в настоящее время мы в родных нам странах будем более чужими, чем здесь, и потому я уверен, что немногие решатся на возвращение… Да и к чему? Тесно там, всюду избыток населения, все страны Европы стараются сбывать его. Я имею много писем от европейских друзей и могу судить, что там делается. Франция, Англия, Испания массами сбывают свое население в Новый Свет, голландцы сбывают его в Китай, Португалия – на архипелаги Индийского океана; между Францией и Англией идет постоянная морская война из-за Индии. Остаются Германия и Римская империя. Там тоже тесно, там тоже скоро земля не будет в состоянии прокормить все рты. Куда же кинуться германскому избытку? У тевтонов нет колонизаторских способностей. В Новом Свете пионерам приходится вести страшную борьбу за существование. Германцы не способны на это. Конквистадоры на южном американском материке беспощадно истребляют аборигенов, а германцы не способны и на это.

– Это – совершенная правда, – раздался голос одного из собравшихся, – господин Гордон подметил верно: тевтоны не насильники, их орудие завоеваний – мирный труд, а не кровопролитие…

VI. Кукуевские замыслы

Патрик Гордон улыбнулся говорившему и продолжал:

– Для выселения германцев нужна страна с зачаточной культурой, а они, придя в нее, помогут населению развиться. Но, конечно, эта помощь не может быть оказана даром, наградой для культуртрегеров должно быть вечное первенствующее значение в этой стране. Чтобы создать себе такое положение и упрочить его за собой, они должны завоевать такую страну, но не оружием, не кровью, а совершенно тем путем, о котором сейчас только сказано здесь, – мирным путем. Я уверен, вы догадываетесь, что такой страной для Германии является необъятная, все ширящаяся в своих пределах Московия. Завоевать ее оружием нельзя. Недавно еще Польша и Швеция сделали эту попытку, и русские легко отбились от натиска внешних врагов. Москва после тяжелого разорения оправилась быстро и стала еще могущественнее, чем до своего мимолетного безвременья. Стало быть, завоевание может быть, говорю я, только мирное. Но как сделать это?

– Да, да, – закричали несколько слушателей, – как?

– Не воевать же Кукую с Москвой!

– Мы бессильны… Что мы можем поделать?

– О, чего не добьется энергичный человек! – воскликнул с порывом Гордон, приподнимаясь на своем месте. – Для него нет решительно ничего невозможного… «Я хочу, я могу!» – вот девиз европейца! Московское государство культурно, по крайней мере в своих средних и высших слоях; полагаю, что никто не будет отрицать это; но его культура совсем иная, чем европейская культура. Восток Европы и запад Азии сеял в этой стране семена культуры, так нужно дальнейшее ее развитие направить в такую сторону, чтобы она пошла тем же путем, как и европейская культура. Иначе Москва скоро очутится впереди всех. В самобытности культуры, в оригинальности прогресса – ее сила, и эту силу нужно ослабить, сломить во что бы то ни стало. Направленная вдогонку Европы, Россия никогда не сравняется с нею, всегда будет отставать, а, пока она будет отставать, колонизаторы и их потомки всегда будут во главе ее, то есть они будут в Московском государстве господами, а аборигены страны – их рабами… Эти последние будут работать, а первые – будут управлять ими…