Трон Персии. Книга первая. Наставник
Шрифт:
– Что ж, изволь. – и стоя к ней спиной, лицом к мидянам начал, придумывая на ходу, складывая первые попавшиеся слова в песню.
Конь да стрела – вот и всё богатство моё
И сердце, как река горная вольное
Всё к ногам твоим положу
Идём же со мной, моя милая
При этих словах он обернулся и пошёл в её сторону, поигрывая круглым камнем, предназначенным для метания.
Но смеялась в лицо мне гордячка
Понося все дары мои
Купец мне дороже – смотри
Жемчуга и нефритовые бусы
Что принёс он мне в дар
Сердце
Или ты хочешь, чтоб я на циновке спала
Когда я рождена жить в шелках
Оттенки голоса менялись от страстного и нежного до презрительно-холодного. Его взгляд, устремлённый на Мандану, был таким же.
Но ты ведь не любишь его
Кричал я в отчаянии
Я же всего себя тебе отдаю
С ним ты не будешь счастлива
Он шёл почти танцуя, широко раздвигая грудную клетку, отчего голос становился громким и мощным.
Что мне до любви
Коли дом мой будет пустой
Я не буду твоей, уходи
Уходи, твоей я не буду
Подойдя к отметке, от которой определено бросать, он вложил камень в расширение посередине длинной верёвки и принялся раскручивать пращу, не отрывая глаз от восседавшей на кресле молодой женщины. Праща мерно загудела, разрезая воздух и ускоряясь с каждым кругом. Тарш перевёл взгляд на мишень и тут же отпустил один конец. Раздался свист, и камень ударил в верхнюю часть, между окантовкой и умбоном. Хрустнула основа, но щит выдержал. Персы огорчённо выдохнули. Из рядов мидян послышались колкости.
– Ты попал. – с оттенком разочарования сказала Мандана. – Но воины моего отца были точнее.
– Ты действительно так думаешь?
***
– Мама? Мама! – закричал мальчик, трясся и покрывая поцелуями холодную руку женщины, но та молчала – её душа уже готовилась идти через мост. Перейдя через него, она будет вечно молодой и красивой. – Мама. – прошептал он, начиная плакать.
Тозур частенько побивал жену, считая это справедливым возмездием за причинённые ему душевные страдания. Уже на первом году их совместной жизни это иногда бывало. А уж после того случая…
Скифы налетели внезапно. Их было немного – банда, просочившаяся между, пусть и малочисленными, но мобильными и хорошо вооружёнными приграничными отрядами. Они даже не стали отбирать и угонять скот – в любой момент могла появиться помощь. Ограничились тем что было в деревне – десятка два лошадей, зерно и так, по мелочи.
Но и позабавиться не забыли.
Тозур пас стадо далеко от деревни и до него разбойники вряд ли бы добрались. Тем не менее он предпочёл отсидеться два дня в горах, прежде чем вернулся домой. Скифы пощадили деревню. Не стали тратить время на поджоги, дым пожарища мог привлечь внимание, и убийства, прибив лишь несколько стариков, в отсутствие мужчин, решивших дать отпор. Но память о себе оставили. В животах женщин.
Когда Тозур вошёл в дом, то застал свою жену сидящей на земляном полу – расхристанная, она мерно раскачивалась взад-вперёд и тихонько то ли пела, то ли выла – он не стал выяснять. Вместо этого жестоко избил за измену. Впрочем, это помогло
Первое время делал он это регулярно, предварительно напиваясь, и лишь когда отчётливо обозначился живот, старейшины решили вмешаться.
– Если она умрёт родами, тебя обвинят в убийстве. – предупредил его главный старейшина. – Женщина, носящая ребёнка, благословлена самой Анахитой. Ты не можешь знать, чей это ребёнок, и ты такой не один. Иди и помни.
До самых родов он не осмеливался поднять на неё руку и не пил, опасаясь, что сорвётся. Когда Таршу исполнилось три месяца, побои возобновились. Сперва робкие, словно проверяя её на крепость здоровья, потом сильнее и чаще.
Лет с пяти и сам Тарш испытал счастье подзатыльников – Тозур так и не признал его своим сыном. А когда мальчику исполнилось восемь, всем стало ясно – скиф. Тогда же он впервые заступился за мать, за что и расплатился с лихвой.
Но несмотря на нелюбовь «отца», он был весёлым сорванцом, затевая порой такие проказы, что получал ещё больше. Мог, к примеру, задержав под водой дыхание, подплыть, к вымачивающим в речке шерсть, женщинам и выскочить перед ними голым, после чего, под ругань, смеясь вылавливать упущенное ими с перепугу руно.
Мог с двадцати шагов камнем попасть в кувшин с водой, который несла на плече молоденькая девушка, после чего умело спрятаться и наблюдать за плачущей и мокрой девицей, представлявшей, как будет ругаться мать за разбитую посуду. А потом пойти и признаться в преступлении её родителям.
Он не боялся ядовитых змей, безжалостно лупя их палкой, будто это велел ему сам Ахура-Мазда.
Лошади его любили. Он мог поладить с любой, едва нашептав ей на ухо что-то ласковое, словно знал какие-то заветные слова. Рослые кони подсаживались, позволяя тем самым мальчику на них забраться и везти его туда, куда он хотел, невзирая на крики пастухов и обещания неизбежного наказания.
Вовремя одной из таких ночных проказ, озлобленный на очередную жалобу соседей на сына, Тозур особенно жестоко избил его мать. Тарш не отходил от неё, все эти дни почти ничего не ев. Несчастная шесть дней мучилась, прежде чем милосердные язаты(2) явились за ней и избавили от страданий.
– Мама. – он тщетно кусал губы, силясь не расплакаться, но всё же заплакал. – Прости, мама, я не хотел, прости. Ну не оставляй меня, прошу тебя. Я всё-всё буду делать для тебя. Хочешь, буду шерсть чесать, воду носить каждый день. Не уходи.
Дальше был один вой. Он выл, пока не появился шатающийся Тозур. Ещё на подходе, по животным воплям мальчишки муж догадался, что его Наойя умерла. Войдя в дом и едва взглянув на жену, убивец пьяно расплакался. И выместил горе на Тарше.
– Это из-за тебя, скифский ублюдок. – молотя его кулаками и убеждая себя в его виновности, кричал Тозур. – Если бы не ты, этого ничего не было.
Несмотря на ловкость и проворство, мальчишке всё же здорово досталось. Он до последнего не хотел отходить от тела матери, но когда Тозур схватился за плеть, он понял, что надо бежать.