Трон тени
Шрифт:
Наступила долгая тишина.
— Вы… уверены? — безжизненным голосом спросил Маркус.
— Когда речь о пожаре, ни в чем нельзя быть уверенным. Однако же я осмотрел там все углы, а еще поговорил с людьми, что сбежались, когда начался пожар. Даже к тому времени у меня за плечами было двадцать лет службы.
— Почему вы никому не рассказали об этом?
— Я рассказал. — Морщинистое лицо Хэнка было непроницаемо. Пошел к жандармам, так и так, говорю, дело нечисто. Меня поспрашивали без особого интереса, а потом какой–то чин заявил, что жандармерия–де больше слышать
— Но мне–то вы все рассказали, — заметил Маркус.
— Потому что эта история не давала мне покоя, — сказал Хэнк. — И потому что там были ваши родные. К тому же, — лукаво усмехнулся он, — тот, кто велел мне помалкивать, теперь по чину ниже вас. Так что, думаю, вы вправе всё знать.
— Ниже меня по… — Маркус оборвал себя, не договорив. — Понятно.
— Вы уж простите меня, если можете.
— Не извиняйтесь, — пробормотал Маркус, чувствуя, что голова его идет кругом. — Вы мне очень помогли.
Гифорт. Это наверняка был Гифорт.
Вице–капитан фактически командовал жандармерией задолго до того, как случился пожар. Капитаны приходили и уходили, а он оставался, неизменно держа нос по политическому ветру и ведя свой корабль заданным курсом.
Хэнк сказал, что пожар был подстроен. Это никак не мог быть несчастный случай. Кто–то убил его родных. Маму. Отца. Элли. Элли!
Маркус вдруг осознал, что сдерживает дыхание, до боли стиснув кулаки. Усилием воли он вынудил себя расслабиться.
«Это не был несчастный случай».
Неотвязная мысль билась в сознании, словно назойливый стук маятника.
Подстроено.
Три двери — три очага возгорания.
Хладнокровное убийство.
Кто–то убил его сестренку едва ли четырех лет от роду. Маркусу хотелось пронзительно закричать, срывая горло.
Кто? Кто это сделал?
Гифорт знает кто. Или, по крайней мере, ему что–то известно. Вот только у него нет никакой причины откровенничать с Маркусом. Доказательств его причастности нет — только болтовня дряхлого старика. Положение вице–капитана весьма прочно: жандармерии без него не обойтись, и он об этом прекрасно знает. «Неудивительно, что он так держался со мной. Я-то думал, дело в политике, а он, по всей вероятности, гадал, докопался ли я до истины».
Есть и другой способ добиться своего. «Сделка» с Ионково. Приспешник Черных явно знал достаточно, чтобы отправить Маркуса на улицу Святого Дромина; вполне вероятно, ему известно и все остальное. Вот только он потребует что–либо взамен. «Ради чего в первую очередь меня сюда и отправил». Одни уже настойчивые попытки Ионково вызнать, что именно произошло в Хандаре, говорили яснее слов: рассказывать ему правду опасно.
«Я бы мог обратиться к Янусу…» Мысль о том, чтобы прибегнуть к помощи полковника, отчасти подбодрила Маркуса, но… тогда он вынужден будет признаться, что говорил с пленником, и кто знает, как Янус отнесется к этому признанию?
Дьявол! Бессильный гнев метался в груди, точно обезумевшая белка, лихорадочно искал выхода
— Сэр? — осторожно окликнул шестовой Эйзен.
Маркус моргнул, приходя в себя. Он стоял снаружи, у «Скрипача», упершись ладонью в увитую плющом кирпичную стену. Опустив руку, он обнаружил, что к ладони прилипли крошки пыльной штукатурки.
— Все в порядке, — пробормотал Маркус. — Все в порядке.
— Сэр, вы узнали то, что хотели?
Он с силой зажмурился и помотал головой.
«Понятия не имею».
Глава седьмая
Расиния
Свеча Расинии догорела, превратилась в бесформенный огарок в лужице воска. Правая рука ее была густо измазана чернилами, указательный палец ощутимо натерт пером — завтра на этом месте появится волдырь.
Верней, появился бы, будь она заурядным живым человеком. Расиния отложила перо, и нечто, обитавшее в пей, тут же бдительно встрепенулось. Ноющая боль растаяла, сменившись приятным холодком, красное пятно потертости исчезло бесследно, осталась лишь безупречно гладкая кожа.
Расиния трудилась над речью почти шесть часов, не прерываясь ни на минуту. После того как они нашли Дантона, Сот настояла, чтобы принцесса весь день проводила в Онлее, исправно появляясь на публике и изображая примерную дочь. Это было невыносимо. Расиния горевала об отце, и горе ее было физически ощутимо, как тугой горячий комок в горле, — но, выставляя чувства напоказ, она поневоле казалась себе обманщицей. В сопровождении доктора Индергаста она посещала отцовские покои, но король так ни разу и не пришел в себя. Дыхание его под пуховым одеялом было пугающе слабым.
«Прости меня, папа».
Принцесса подолгу сидела у постели больного, держа его за руку.
«Прости, что приходится тебе лгать. Прости, что я не могу остаться с тобой».
Потом наступал вечер, а с ним — пора совершить очередной прыжок с башни, чтобы Сот могла тайком переправить ее в город.
Расиния никогда не чувствовала усталости в физическом смысле этого слова, однако по–прежнему была подвержена душевному изнурению. После долгих часов напряженной работы над речью глаза слипались, точно их выварили в смоле. Она завела руки за голову, выгнула спину и потянулась всем телом, ощущая, как едва заметно похрустывают затекшие позвонки.
Краем глаза Расиния заметила, как Бен поднял голову, украдкой посматривая на ее грудь. Она поспешно выпрямилась и скрестила руки, сдержав вздох досады. Влюбленность Бена вначале лишь забавляла ее, но теперь все сильнее тревожила. Он неизменно старался быть услужлив, даже когда в этом не было необходимости, и все настойчивей требовал, чтобы она ни в коем случае не подвергала себя ни малейшей опасности. При том что Расиния всегда старалась взять на себя какое–либо опасное поручение — просто потому, что ей опасность угрожала меньше, чем кому бы то ни было, — такое отношение Бена причиняло серьезные неудобства.