Тропа барса
Шрифт:
— Здесь все? — осведомился Маэстро.
— Да, — откликнулся Крас.
— Вот и славно.
Как в руках Маэстро оказались пистолеты, не заметил никто. Они грохотали, бесновались, зажатые в узких кистях, пока затворные крышки обоих не оказались в крайнем положении.
Маэстро стоял, чуть откинувшись назад, разглядывая убитых, словно художник, любующийся только что сотворенным полотном, шедевром, место которому уже приготовлено в самом роскошном зале Лувра. Отщелкнул обоймы, спокойно повернул голову к Красу, поинтересовался вежливо:
— Ну и как вам это нравится?
А
Крас несколько раз дернул кадыком, пытаясь сглотнуть разом сделавшуюся вязкой и клейкой слюну, и все никак не мог.
— Молчишь, Красавчик? Налажал и молчишь? — Четким, выверенным движением Маэстро забил в рукояти полные обоймы, и пистолеты исчезли, как по волшебству.
Крас стоял неподвижно. Он вдруг вспомнил, что магазин его пистолета пуст. И теперь он совершенно беззащитен. Все из-за девки.
Маэстро словно угадал еге мысли:
— Да, Красавчик! Барс действительно приказал долго жить? Вместе с семейством?
Крас встретил устало безразличный взгляд Маэстро и понял, что если соврет сейчас, то ляжет рядом с этими бессловесными мешками, бывшими минуту назад людьми.
— Да. Барса больше нет.
— Вот как? А кто же остался?
— Девчонка… Она убежала в лес.
— Девчонка.
— Она не выживет. Она сошла с ума.
— Сошла с ума? — как эхо повторил Маэстро. — А кто сейчас нормален? Вы? Или я? В этом ненормальном мире, чтобы выжить, нужно быть сумасшедшим.
Маэстро вставил в рот сигарету, чиркнул кремнем.
— Вы… Вы убьете меня? — решился спросить Крас.
— Обязательно. Если будешь себя плохо вести. Но ведь впредь ты собираешься себя хорошо вести, а, Красавчик? То-то. Бензин есть?
— Что?
— Бензин.
— Есть.
— Нужно кремировать этих по-быстрому. — Маэстро поморщился. — Конечно, все это оч-ч-чень непрофессионально, но вы так налажали, что… Чего застыл, Красавчик, действуй, живо! Минут через пять здесь будут парни из воинской части!
— Соседи? Мотопехота?
— Десантура. В этом Сосновом Поле отыскался телефон, и какой-то бдительный пенсионер оповестил всех, кого можно и кого нельзя… Двигайся, Красавчик! — Повернулся к вертолету, крикнул:
— Запускай!
Через пять минут все: автомобили, трупы, оружие — исчезло в желтом жарком пламени.
…Под напором воздушной струи язычки пламени прибились к земле. Вертолет медленно поднялся, развернулся и быстро пошел на запад низко над лесом.
— А что, братец, — обратился Маэстро к сидящему за штурвалом «вертушки» напарнику, — как тебе нравится это?
— М-да… «Тихая операция», нечего сказать… — выдал пилот непривычно длинную для себя фразу.
— Когда в противниках Барс… — попытался оправдаться пришедший в себя Крас.
— Да хоть стадо мамонтов! — перебил Маэстро. — Распустил вас Мазин, донельзя распустил… Гора горелых трупов, что может быть мерзопакостнее… Вы что, и в Таджикистане, и в Туркмении позволяли себе так работать?
— Война все спишет, — пожал плечами Крас.
— А вот в этом ты прав. Война все спишет. И — всех.
21
Девочка открыла глаза. Кругом стеной стоял лес. Она лежала, свернувшись, клубочком, в дупле старого дерева; пахло прелой древесиной, грибами, сыростью.
Память ее спала. Она жила теперь просто как часть этого леса: было голодно — ела найденные ягоды, щавель, пробовала есть и растущие на опушке маслята, но желудок словно обжигало чем-то… Ни дня, ни ночи она не ощущала, и главное, совершенно ничего не боялась. Ночами настораживалась, словно котенок барса, при малейшем шуме, слушала ночь… Она научилась различать лесные шорохи, чувствовать опасность, словно она и родилась здесь.
Поздними вечерами выбиралась в деревню, но люди пугали ее. В полузаброшенных садах она набирала яблок, тут же ела, уносила с собой. Пару раз ей удалось стащить кусок хлеба и несколько яиц, которые она съела, как яблоки, вместе со скорлупой.
Временами ей становилось страшно, совсем страшно. Но пугали ее не лес и не ночь… В темноте ей виделось безобразное лицо, будто состоящее из двух половинок… Оно было и человечьим и волчьим одновременно, но черт его она различить не могла; безобразный шрам, оскаленные желтые клыки, с которых падала вязкая, вонючая слюна… Девочка знала, что это ее враг. Смертельный. И когда видение приходило к ней, она забивалась в глубь дупла и рычала, оскалив маленькие зубы. Временами ей становилось тоскливо, но причин своей тоски она не знала, не помнила… И тогда просто подвывала жалобно, изливая в этом своем плаче всю тоску, всю обиду на несправедливый, темный, жестокий мир…
Единственным ее другом здесь был маленький плюшевый медвежонок. Девочка ласкалась щекой к его мягкой шерстке, гладила, рассматривала бусинки глаз… Ей казалось, медведик понимает ее без слов. Да и не помнила она никаких слов.
На третий день муки голода стали невыносимы. Они гнали ее к людям. Как она оказалась на маленьком полустанке, она не знала. Подошел тяжелый товарный состав. Ноздри девочки раздулись: она почувствовала вкусный, сытный запах. Не колеблясь забралась в вагон товарняка.
Сопровождающие состав люди, одетые в зеленую форму, ехали в отдельном вагоне. На маленькой плитке они варили суп из тушенки. Вечером девочка сумела прокрасться и увидеть, как один из людей длинным ножом открыл жестяную банку и вывалил из нее на тарелку сочные куски мяса…
Но не подошла. Людей она боялась еще больше, чем голода.
И все-таки ей повезло!
На станции началась суматоха, люди бегали вдоль состава, что-то кричали друг другу… Она проскользнула в дверь теплушки, схватила открытую банку и нож. Нож ей был необходим: в соседнем вагоне она увидела ящики с такими же банками; они стояли и тускло отливали машинным маслом… Мимо прогрохотал тяжелый состав. На каждой платформе она увидела громадные железные чудовища, длинные хоботы их были опушены, рядом с каждым стоял человек с палкой… Аля забилась в самый угол вагона: ей казалось, что рядом грохочет что-то опасное, то, от чего нет спасения…