Тропа до звезд
Шрифт:
— Нужно кое-что тебе сказать, — перешла она на шепот. — Ясное дело, что потом весь разговор снимут по записи, но прямо сейчас — с глазу на глаз. Не люблю посторонних ушей. Идет?
— Идет, — согласился ее визави. Он тоже склонил голову и прислушался. Собеседница серьезно кивнула…
А затем в темных изумрудах глаз засверкали золотистые хулиганские искорки — и она задорно, надсаживаясь, заорала:
— Лоцман! Ты идиот!
Часть 1. Глава 5
Выходцы из Семей получали, что называется, «классическое образование».
С другой стороны, в массе своей население Объединенных Систем (как их после долгих споров начали именовать официальные пресслужбы ООН) было вынуждено довольствоваться ускоренными, сжатыми образовательными пакетами. Оно и понятно: работы на каждой заселенной планете имелся непочатый край, и кадровый голод стоял за спиной любой отрасли, от терраформирования до сельского хозяйства. Поэтому большинство подростков обучали в объеме «необходимо и достаточно».
Отдельные вундеркинды, проявившие лоцманский дар вне Семей в достаточно раннем возрасте, тут же отлавливались соответствующими службами и направлялись в подготовительные спецклассы — иначе минимальный базис для усвоения академического образования им было просто не набрать. Именно после подобной ускоренной накачки знаниями в учебку перевели и Ляна — сразу на второй семестр первого курса. Тот еще долго потом вспоминал, как приходилось корпеть над учебниками и отлеживать бока в мнемодидактере. Зато никакой латыни.
Совсем еще юный Саймон Фишер же был вынужден ознакомиться с многочисленными шедеврами мировой литературы, собранными в образовательную программу личным преподавателем. Тот, видимо, в силу развитой гордости своими этническими корнями, упирал на изучение русской словесности девятнадцатого века, а особенно превозносил пьесу «Ревизор» за авторством Николая Васильевича Гоголя. «Постмодернизм! — завывал полноватый мужчина в декоративных очочках и винтажном вязаном жилете. — Постмодернизм задолго до постмодернизма! Фарс и трагикомедия!» Молодой лоцман успел возненавидеть маленькие уездные городки, фразу «в дороге совершенно издержался», а также фамилии Добчинского, Бобчинского и Ляпкина-Тяпкина.
Но все же было, было что-то цепляющее, что-то вневременное в строках этого древнего, чуть ли не средневекового писателя. Ничем иным не получалось объяснить тот факт, что первой мыслью Саймона, когда тот, слегка оглохнув на одно ухо, машинально обернулся назад, стало промелькнувшее в голове: «Немая сцена…»
Фишер-старший стоял, разведя руки и хлопая глазами — рот его приоткрылся, словно он хотел что-то сказать, но забыл, что именно. Мягкова слегка перекосило, будто ему предложили спиртного, которое он, как известно, терпеть не мог. Оосава, державший Керна под локоток, изумленно обернулся, а сам главный надзиратель всем своим
Оба охранника, надо отдать им должное, вскинули свои «Скаты» и прицелились в сторону источника звука. «Голиаф» тоже переступил ногами — сменил сектор наведения основного орудия, зафиксированного на корпусе. Виновница торжества довольно ухмылялась. Саймон цокнул языком, демонстративно поковырял мизинцем в ухе и попросил:
— Я немножко не расслышал, ты не могла бы повторить?
Изумруды снова заискрили, но девушка не стала дублировать свой демарш. Вместо этого она села на пол камеры, прямо перед решеткой, предварявшей с ее стороны изолирующее поле. Только теперь лоцман осознал, что синяк совершенно не портит ее… нет, не красоты даже, а хулиганского, энергичного обаяния. «Веснушки, — отметил он отстраненно, усаживаясь напротив и скрещивая ноги. — Нравятся мне эти веснушки. Плохо дело».
— Ты bakayaro, Саймон Фишер. Cretin и schlimazl, — чуть ли не устало вымолвила пленница, с укоризной глядя на собеседника. — Какого diableтебя понесло с падающего корабля? Прыгун-экстремал, baszom az anyat…
— Так, — поднял руки Саймон, в том числе и для того, чтобы охрана перестала сверлить ему спину виртуальными прицелами, а все остальные, успевшие сбежаться к собеседникам, отошли назад. — Так. Давай без сленга. Я тоже в него умею, но не буду. И тебе не стоит.
— Не вопрос, — девушка сложила руки на коленки и взмахнула ресницами. Образ милой покладистости вышел настолько убедительно, что его не могли развеять ни сбитые костяшки кулаков, ни бесформенный тюремный комбинезон. — Но ты все равно идиот.
Молодой лоцман жестом остановил отца, порывавшегося высказать нахалке все, что тот думает по этому поводу, и бросил в ответ:
— Мотивируй. Чтобы я поверил.
— Не обязана, — парировала рыжая, но тут же смилостивилась. — Скажи, кого ты ожидал увидеть на челноке? Пиратов? Убийц? Террористов?
— В идеале — никого, — огрызнулся Саймон. Разговор начинал напоминать перебранки с Ферузой, и это была нелестная ассоциация. — Пришел, увидел, завернул. А тут ваша компашка. Угонщики…
— Но-но, без обвинений, — палец с коротким, под корень обстриженным ногтем взвился в воздух и покачался перед носом барышни. — А то нас тут уже в терроризме пытались замазать… Некоторые.
Взгляд «террористки» устремился, судя по всему на Оосаву и Керна, хотя и тот, и другой вряд ли являлись к пленникам лично. Лоцман решил кое-что проверить.
— Кстати, откуда ты знаешь мое имя? Я его вроде не называл. Или это секретное радио стюардов?
Девушка поморщилась, осторожно потерев кожу возле синяка.
— Слухами космос полнится. На корабль назначили кого-то из Семьи. Молодой, свежевыпущен из Академии, красавчик. Достаточно один раз глянуть светские новости, чтобы опознать: Саймон-мать-иво– Фишер, собственной персоной.
— Мать не трогай, — ровным тоном ответствовал поименованный. — Лучше скажи, как называть тебя. А то неудобно получается: ты меня знаешь, я тебя нет.