Тропа паучьих гнезд
Шрифт:
Подает голос Джилья:
— Почему бы, Пин, тебе не спеть нам песню? Спой нам.
— Отряд золотарей, — каркает Левша. — С ночным горшком на голове… Ха-ха-ха!.. Вы только представьте себе: Пин с ночным горшком на голове…
— Какую, Джилья? — спрашивает Пин. — Ту, что в прошлый раз?
— Помолчите, — говорит Ферт. — Не знаете, что ли, приказа? Не знаете, что мы находимся в опасной зоне?
— Нет, другую, — говорит Джилья. — Ну, ты же ее хорошо поешь… Как это? Ойлила-ойлилой…
— С ночным горшком на голове. — Повар продолжает смеяться и бить себя по коленям, но на его ресницах
— Ойлила-ойлилой, Джилья, ты уверена… — говорит Пин. — В песнях с ойлила-ойлилой нет ничего такого…
— Клистирные очереди… Полюбуйтесь на Пина, — хрипит повар.
— Ойлила-ойлилой, — начинает импровизировать Пин, — муженек уходит в бой. Ойлилой-ойлила, дома ждет его жена.
— Ойлила-ойлилой, Пин паскуда сволочной. — Левша силится перекричать Пина.
Ферт впервые видит, что никто не желает ему повиноваться. Он хватает Пина за руку и выворачивает ее.
— Замолчи, слышишь, замолчи!
Пину больно, но он терпит и продолжает петь:
— Ойлилой-ойлила, командир, а с ним жена. Ойлила-ойлилой, разговор у них какой?
Повар силится ответить ему в рифму, перекричать его во что бы то ни стало.
— Ойлилой-ойлила, сука, б… его сестра.
Ферт выворачивает Пину обе руки; он чувствует в своих пальцах его хрупкие кости — еще немного, и они сломаются.
— Молчать, ублюдок, молчать!
У Пина из глаз катятся слезы, он кусает губы.
— Ойлила-ойлилой, он повел ее с собой. Ойлилой-ойлила, под кусток она легла.
Ферт выпускает руку Пина и затыкает ему ладонью рот. Жест необдуманный и рискованный. Пин вцепляется зубами в его палец и изо всех сил сжимает челюсти. Ферт испускает истошный вопль, Пин разжимает зубы и озирается по сторонам. Все взгляды обращены на него. Он окружен взрослыми, непостижимым и враждебным миром. Ферт облизывает кровоточащий палец, Левша все еще лихорадочно смеется, Джилья стоит бледная как мертвец, а все остальные затаив дыхание следят за происходящим, глаза у них блестят.
— Свиньи! — кричит Пин, разражаясь рыданьями. — Рогачи!
Теперь у него только один выход: уйти отсюда. Прочь! Пин выбегает. Теперь ему уготовано полное одиночество.
Ферт кричит ему вслед:
— Не смей выходить из укрытия! Вернись! Вернись, Пин! — И он намеревается бежать за ним вдогонку.
Но в дверях Ферт сталкивается с двумя вооруженными партизанами.
— Ферт. Мы пришли за тобой.
Ферт узнал их. Это ординарцы командующего бригадой.
— Тебя вызывают Литейщик и Ким. Для рапорта. Следуй за нами.
Ферт снова становится бесстрастным.
— Пошли, — говорит он и перекидывает через плечо автомат.
— Приказано без оружия, — говорят вошедшие.
Ферт не моргнув глазом снимает с плеча автомат.
— Пошли, — говорит он.
— И пистолет, — говорят они.
Ферт расстегивает ремень, и пистолет падает на пол.
— Пошли, — говорит он.
Пришедшие становятся по обе стороны Ферта.
Он оборачивается.
— В два часа наша очередь готовить еду. Припасите все загодя. В половине четвертого двое из нашего отряда должны сменить часовых. Очередность, установленная
Ферт направляется к двери и уходит между двумя вооруженными людьми.
XII
Пин уселся на гребне горы. Он совсем один. Под его ногами отвесно спускаются поросшие кустарником скалы и открывается вид на долины, далеко-далеко, до самого низа, где бегут черные речки. Длинные облака ползут вверх по склонам, стирая деревья и затерянные в горах селения. Случилось нечто непоправимое — как тогда, когда он украл у немца пистолет, как тогда, когда он ушел от своих приятелей из трактира, как тогда, когда он бежал из тюрьмы. Он не сможет больше вернуться к людям из отряда, он никогда не сможет сражаться вместе с ними.
Это очень грустно — быть таким, как он, ребенком в мире взрослых, вечно ребенком, с которым взрослые обходятся как с игрушкой, забавной или докучной: не иметь возможности пользоваться тем таинственным и будоражащим, что принадлежит взрослым, — оружием и женщинами — и никогда не принимать участия в их играх. Но когда-нибудь Пин станет взрослым и сможет быть злым со всеми; тогда он сумеет расквитаться с теми, кто не был добр к нему. Пину уже сейчас хотелось бы стать взрослым или лучше не взрослым, а мальчиком, которым бы все восхищались и которого бы все боялись. Пину хотелось бы остаться мальчиком, но только чтобы взрослые избрали его своим предводителем за какой-нибудь замечательный подвиг.
Хорошо, Пин сейчас уйдет отсюда, уйдет подальше от этих ветреных, незнакомых мест и направится в свое царство, в овраг, в свое волшебное место, где пауки делают гнезда. Там зарыт его пистолет, носящий таинственное имя «пе тридцать восемь». Со своим пистолетом Пин будет партизанить один, сам по себе, без того чтобы кто-нибудь вывертывал и чуть ли не ломал ему руки или посылал его закапывать соколов, желая тем временем поваляться с чужой бабой в рододендронах. Пин совершит великие подвиги, один, всегда один; он убьет офицера, капитана, капитана своей сестры, суки и доносчицы. Тогда люди из отряда станут его уважать и захотят идти вместе с ним в бой. Может быть, они научат его обращаться с пулеметом. И Джилья не станет больше говорить ему: «Спой-ка песенку, Пин», чтобы прижаться поближе к любовнику; у Джильи не будет больше любовников, и однажды она позволит ему, Пину, потрогать свою грудь, розовую и теплую под мужской рубашкой.
Пин начинает большими шагами спускаться по тропинке, ведущей с перевала Меццалуна: ему предстоит долгий путь. Но вскоре он понимает, что его планы надуманны и ровно ничего не стоят; он чувствует, он совершенно уверен в том, что мечтам его не суждено сбыться и что он, бедный, брошенный ребенок, обречен на вечные скитания.
Пин идет целый день. Ему попадаются места, где можно было бы замечательно поиграть: белые камни, по которым можно попрыгать, корявые деревья, на которые легко взобраться; белки на верхушках пиний, змеи, свернувшиеся в кустах ежевики, — великолепные мишени для стрельбы из рогатки; но Пину не хочется играть; он продолжает идти и идти до полного изнеможения, и печаль комком стоит у него в горле.