Тропой мужества
Шрифт:
Вася уже начал разминать руки Жукова, как тот всхлипнул…
– Да, дела! – удивленно сказал Вася, когда Сергей закончил рассказ. – Ты как, Серег?
– Напиться охота.
– Так выпей. Вон, еще бутылка водки имеется.
Жуков сорвал крышку и глотнул водки. Но больше пить не стал.
– Теперь я знаю, где и как погиб прадед, – сказал он. – И очень им горжусь.
Друзья переглянулись.
– Может, закончим на сегодня? – спросил Свешников.
– Нет! – решительно ответил Сергей. – Действуем, как решили! Твоя очередь, Паша.
– Тогда я пошел, – сказал
Строчки из песни циклично крутились в голове, мешая сосредоточиться. Еще мешали саднящие многочисленные ранки и царапины. Болела голова. Уже не сосчитать – сколько раз контузило и сколько мелких осколков получено в результате попадания в броню вражеских снарядов. Нет, не снарядных осколков. При попадании от внутренней стороны брони отлетали мелкие кусочки стали. Они впивались в кожу, вызывая небольшие кровотечения. Но их было много.
Танковый шлем уже не налезает на огромную чалму из бинтов грязно-бурого цвета. Надо бы бинты поменять, да некогда. И терпимо пока…
Терпимо-то терпимо, но еще донимают странные мысли в голове. Как возникли с рассветом, так не удается их унять.
…и наши люди мужества полны…Комиссар прислонился лбом к броне. Горячая. Лед бы к голове приложить, да где его сыщешь? Ночи светлые от пожаров. Дневная жара иссушивает, на броне хоть яичницу жарь. А ночью душно, и никуда не денешься. Поспать бы, забыться хоть на часик, но не время, и в голове разные мысли… как на дрожжах множатся.
За эти пять дней война неожиданно открыла множество вопросов, касающихся чести и мужества, растерянности и трусости, преступной халатности, откровенной враждебности и предательства.
Но, даже столкнувшись со всеми этим, уверенность в личном, моральном и воинском превосходстве над врагом советского народа только возросла.
Поменялось и видение ситуации. Практически исчезло залихватское шапкозакидательство первых дней войны. Уже допускали, что война продлится полгода, максимум год. Но в том, что боевые действия перенесутся на чужую территорию, нисколько не сомневался. Да, эта вой на закончится в Берлине, но не малой кровью. Немало ее пролилось, уже немало…
Как двадцать миллионов? Какие четыре года? Откуда эти пораженческие мысли? Что-то сидит внутри, темное, непонятное, и нудит-нудит-нудит. С трудом удается задвинуть это нечто в глубину…
Да, цена будет большая. Сколько жизней еще придется положить за нашу победу?..
Эти пять дней войны заставили посмотреть на нее с иной стороны. Тяжелой, страшной, шокирующей. Первое потрясение было такое сильное, что стоит закрыть глаза, и вспоминается первая увиденная кровь этой войны. Это была кровь женщин, кровь детей.
Молодая женщина с серым лицом и пустыми глазами, на руках мертвый ребенок, рядом балка, из-под которой ноги в сандалиях, белые чулочки до колен…
Не бывает войн без жертв. Но не должна
«Эта война против всего народа. Война тотальная. Война на физическое и моральное уничтожение советских людей». Вновь эти мысли из глубины. Но этот некто прав. Невероятно, но прав. И имеется пример. Вчера допрашивали пленных. Пленные отвечали на вопросы охотно. Все твердят одно – русским все равно капут, германские войска непобедимы. Но больше удивил эсэсовец Вальтер Гердер – ротный командир дивизии СС «Викинг». Этот уверенный в себе немец убеждал всех сдаться в плен лично ему. Утверждал, что сопротивляться доблестной германской армии бесполезно и нецелесообразно. Что через месяц германские войска возьмут Москву…
Затем Гердер начал излагать преимущества нордической расы. Что все неполноценные народы будут истреблены. Лишь немногие останутся служить высшей расе. И только немцы будут решать их судьбу…
Тут командующий корпусом решил снять комбинезон – душно было, и немец узрел шевроны на рукавах и звезды на петлицах. Высокомерность и спесь с него испарились. Эсэсовец вытянулся в струнку и, задрав подбородок, начал отвечать на вопросы быстро и громко. Мгновенная метаморфоза только добавила неприязни. О боевых действиях эсэсовец знал мало. В конце он вновь принялся за свое: «Через месяц с Красной Армией будет покончено. Всех евреев, коммунистов и комиссаров расстреляют. Это будет, не сомневайтесь, господин генерал, сдавайтесь!»
Будет нация господ и нация рабов? От нахлынувшей неприязни и отвращения все буквально кипели, и эсэсовца решили отправить в штаб фронта от греха, ибо руки чесались пристрелить это дерьмо. Пусть в штабе изумятся такой наглостью и сами решают, что с таким делать.
«А надо было расстрелять. Враг непримиримый, жестокий. Эсэсовцы – звери…»
С трудом удается отодвинуть нечто вглубь. Хочется спать. Но не время. Надо бдить…
…и наши люди мужества полны…Именно мужества. Мужества и воодушевления. За последних пару дней подана сотня заявлений в партию и полтысячи в комсомол. Это ли не показатель? Бойцы знают, что могут погибнуть, но мысли их не о смерти. В вере в жизнь и в вере в победу.
«В бой за Родину!», «Смерть фашизму!», «Даешь Берлин!», «Да здравствует коммунизм!», «Водрузим над землею красное знамя труда!», «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» Эти надписи на машинах красноречиво говорят сами за себя. Никто не давал команды бойцам. Никогда на броне не писалось. Это только в фильмах. Инициатива шла от рядовых, но была поддержана политруками: «Разгромим Гитлера и пройдем по Унтер-ден-Линден парадом!»
Сколько до парада победы?..
Как же хочется спать! Комиссар прислонился щекой к разогретой броне. Прикорнуть бы хоть на часок. Но не время…
Лес горел, освещая окрестности. Было светло как днем. Небо светлое. Утро уже.
Громкие удары по броне неожиданно взбодрили. Экипаж с матом выбивал пальцы с разорванных траков и пытался снять разбитые катки. Комиссар поморщился, но окрикивать бойцов не стал. Вновь приступ. Порошков бы выпить, да нету. Впрочем, боль отступила. Даже в голове прояснилось.