Тропой памяти

Пельгасова Людмила Евгеньевна

Что ж… Ранхур-маленький всегда славился своим философским отношением к жизненным невзгодам. Авось обойдется, тем более, что единственному в команде стрелку вряд ли придется лезть в воду… С Хаграром дело обстояло несколько сложнее. Эх, ну угораздило же его в первый день в Минас Моргуле нахамить Дублуку! Хотя сам виноват: чувство юмора — это, конечно, здорово, но нюх терять все-таки не след, тут тебе не стойбище…

Это казалось странным, но о Дагхуре, третьем и последнем из моргульцев, что командовал южной разведгруппой, Шара не могла сказать ровным счетом ничего. Средних лет, с цепким взглядом раскосых глаз, он был в отряде единственным, кому удавалось даже в кованых железом армейских сапогах ступать бесшумно. После громогласного Тхаруга Дагхур казался непривычно тихим и безучастным, но каждый из десятка смутно понимал, что за молчаливостью кроется выучка профессионала. Военная разведка — она и есть военная разведка.

Уже окончательно стемнело, когда отряд подошел к лесу. Окончательно вступившая

в свои права ночь размазала густые тени между деревьями, превращая строй редких стволов в сплошную неприступную стену. Идти в такое время суток через лес, кишащий вражескими шпионами, казалось безумием, но только не для ночного народа. Дагхур и его подчиненные не нуждались в факелах, чувствительный к свету глаз иртха, состоящий словно из одного зрачка, безошибочно различал в темноте и выступающие из земли корни, и свисающие ветви. Разумеется, в абсолютной тьме иртха столь же беспомощны, как и люди, но не открытом пространстве, в слабом свете звезд зрение ночного народа не уступает эльфийскому. С одним лишь отличием: зрачок иртха не способен сжиматься и совершенно не переносит солнце. Яркий день для орка подобен мучительной пытке, поскольку слезные железы развиты слабо, а огромный зрачок просто не в силах регулировать количество света, попадающего на сетчатку. То же самое можно было бы сказать и о троллях — отсюда и легенда о том, что днем они обращаются в камень. Но у троллей, живущих в горах и ежедневно наблюдающих восход солнца, глаза маленькие и, точно козырьком, прикрыты массивными надбровными дугами. Иртха такая примитивная защита от света недоступна. Поэтому мордорские купцы, пастухи и глашатаи — все те, кому по роду занятий приходилось встречать утро в лишенных тумана солончаковых пустынях — пускались на разные ухищрения. Поначалу кому-то в голову пришла мысль о том, что глаза можно защитить подобием двух скрепленных меж собой заслонок из тонкого обсидиана. Идея оказалась не слишком удачной, ибо обсидиан — вещь дорогая, и к тому же хрупкая, как и всякое стекло. На помощь пришли матери родов, знающие толк в целебных и ядовитых травах. Так появился кургутуллат — мерзкая желтая жидкость, которая при попадании на роговицу вызывала немедленный отек. Опухшие веки смыкались, оставляя лишь узкую щелку, так что идущий мог худо-бедно ориентироваться в направлении. Однако для тех, кому в пути было необходимо не только глядеть под ноги, но и, к примеру, считать деньги, делать записи, сверяться с компасом или картой, такой способ явно не годился. Выручила народная смекалка: полоса специальной плотной ткани черного цвета оказалась достойной заменой обсидиановых очков и кургутуллата.

Сие простое средство быстро оценили по заслугам: уже одно то, что такая специальная полоса, называемая «нарт’ харума», входила в обязательную экипировку всех родов войск, само по себе являлось показателем ее эффективности. Правда, для армии существовали строгие правила, устанавливающие толщину нити, узор плетения, длину и ширину готового изделия и прочие нормы, необходимые для поточного производства.

Это скромное на первый взгляд предприятие вызвало прилив умиления и благодарности, а авторитет Властелина возрос необычайно. Харт’ан Гортхар и без того имел в народе чудовищно высокую популярность, а трогательная забота государя о благе своих подданных и вовсе превращала правителя в национального героя. В самом деле — шутка ли объединить разрозненные полудикие племена в один народ, вывести на должный уровень внешнюю торговлю, проложить новые аруки [16] , построить дороги. Народ Харт’ану достался хоть и неприхотливый, но уж очень озлобленный многовековыми притеснениями. Как только в воздухе острокрылым ястребом пронеслась весть о создании государства Мордор, то орки потянулись под руку Харт’ана со всего Средиземья. У ночного народа, наконец-то, появилась своя страна и каждый иртха старался, чтобы новой родине было чем гордиться помимо огнедышащей вершины Ородруина.

16

Каналы.

Отряд шел через лес. Только сейчас Шара обратила внимание: их было вовсе не десять. Помимо командира обнаружилось еще одно новое лицо. Это был немолодой тощий орк. Девушку удивило и изрядно разозлило то, что в отличие от нагруженных как нхары ребят, этот шел налегке. Ну, началось в предгорьях лето! Мало того, что друзей по разным группам раскидали — словом перемолвиться не с кем, так теперь еще командир этот хренов моргульского любимчика с собой прихватил! Из вещей — только странной формы сумка через плечо, и не похоже, чтоб сильно тяжелая, вон как бодро шагает.

Разглядывая незнакомую вещь и пытаясь догадаться о ее назначении, орчиха не сразу заметила, что левая рука орка, придерживающая непонятную ношу, как-то неестественно согнута. Кисть висит, локоть вывернут и прижат к боку. Калека? Это открытие настолько потрясло Шару, что она, споткнувшись о торчащий корень, едва не впечаталась носом в костлявую спину объекта наблюдения. Дело в том, что у иртха хоть и не принято выхаживать увечных, но тому, кто волей случая оказался немощен, всегда обеспечен кров, вода и

пища. Сидел бы себе у очага в родной пещере, покуривал трубочку… какого хрена он в армии-то делает? Да еще и в разведгруппе, под самым носом у тарков! Случись что, он ведь и клинка не сможет поднять… И тем не менее, дзарт-кхан Дагхур поволок его с собой неизвестно для чего. Вообще, оба они странные: и командир, и калека. В общем, как нетрудно догадаться, последующие восемь часов ходу по пересеченной местности прошли для девушки в размышлениях над этими и другими вопросами.

Отряд шел всю ночь. Едва лишь в кронах деревьев забрезжил тусклый свет пробуждающегося утра, бледной своей серостью очертив контуры ветвей, Дагхур объявил первый за всю ночь привал. Несмотря на краткий отдых в Минас-Моргуле, бойцы сотни Тхаруга ощущали себя усталыми. Восьмичасовой безостановочный переход по лесу сам по себе можно было бы считать прогулкой, но помноженный на недавний марш-бросок по Пепельной равнине, он возымел свое действие. Стоило сбросить вещмешок и опуститься на землю, ноги тотчас принялись гудеть, налились свинцовой тяжестью, а чтобы удержать в открытом состоянии глаза, между веками пришлось бы вставить по лучине. Чувствуя, что начинает засыпать, Шара вытащила кисет и принялась набивать трубку. Вяло размышляя, стоит или не стоит добавить в табак смесь лучника, она нечаянно просыпали сушеные листья на колени, а когда стала собирать, то поймала себя на мысли о том, что у нее дрожат руки. Плохо… стрелку… нельзя. Встряхнув головой, чтобы отогнать сон, девушка потянулась за огнивом и заметила, что Дагхур не сводит с нее пристального взгляда. В другой момент Шара, возможно, и испугалась бы, расценив подобный взгляд как намек на неуместность курения на задании, но сейчас она соображала довольно туго. Вспыхнул от искры трут, и первое облачко сизого дыма растаяло в сером предрассветном воздухе. Охотник Багнур, для которого пример Шары оказался заразителен, неторопливо достал свою трубку и с явным удовольствием закурил. Но Дагхур, казалось, не обратил на охотника ни малейшего внимания, а продолжал смотреть в сторону девушки. Вот уставился… В Моргуле полчаса пялился, теперь еще. Узоры на мне нарисованы, что ли? Да, кстати, а где дружок-то его криворукий?

Орчиха скосила глаза и увидела, что тощий орк развязал свою похожую на полено сумку и достал оттуда увесистую скатку небольших прямоугольных лоскутков. «Кожа» — определила она. Тем временем, увечный повел себя донельзя странно: встал, прошелся по поляне, точно принюхиваясь, после чего уселся на землю и, расстелив на коленях кусок кожи, принялся водить по нему заостренной палочкой. Это занятие настолько его поглотило, что он, казалось, не замечал ни ребят, ни командира, ни даже того, что яркие пятна света разгорающегося дня, сквозят в кронах деревьев, заставляя болезненно моргать глаза. Прищурившийся от солнечных лучей десятник, приставив ладонь козырьком ко лбу, в последний раз окинул Шару изучающим взглядом и отдал команду: «нарт’харумы надеть!» — и первым сдвинул на глаза черную повязку, перехватывающую лоб.

Пронаблюдав за тем, как бойцы его десятка повторили этот жест, Дагхур подошел к корпящему над своим занятием тощему.

— Ну что, Мулуг? Долго еще?

— Уже нет, — не поворачивая головы, бросил названный Мулугом.

— Нарт’харуму надень: свет… — тон командира совершенно не походил на приказ.

Сидящий на земле рассеянно ощупал голову в поисках матерчатого забрала, нашел и, не прекращая своего занятия, сдвинул вниз, но не так, как остальные: оставил глаза открытыми, позаботившись лишь о том, чтобы тень от повязки, надвинутой на палец ниже бровей, падала на склоненное лицо. Дагхур заглянул через плечо Мулуга, видимо, оценивая результаты кропотливого труда, и тихо отошел в сторону.

— Так. Ты — он ткнул пальцем в роющегося в вещмешке молодого бойца, — и ты — он указал на соседа Багнура — нести дозор, остальным — спать. Пара часов — и еще двое на смену. Все, отбой.

И Дагхур, подложив под голову заплечный мешок, улегся возле одиноко стоящего дерева.

Шара проснулась и долго не могла понять, отчего кругом так темно. Запоздало сообразив, она сдвинула с глаз нарт’харуму и оценила — дело не в этом. В лесу наступил вечер, и длинные прохладные пальцы теней легли на притихший лагерь. Нда-а, не хило отдохнули! Спать больше не хотелось, орчиха потянулась и села. Так… если уже темнеет, то проспали они в общей сложности, около десяти часов. Пять смен караула по двое с утра было десять, то есть каждый должен был пару часов успеть постеречь сон товарищей. Странно… Почему ее никто не разбудил? Обошлись, что ли? Или дзарт-кхан постарался… пожалел. С чего вдруг такая забота?

Девушка подозрительно покосилась на спящего командира. Тот полулежал, прислонившись к дереву и закинув руки за голову. Черная полоса нарт’харумы делила лицо Дагхура на две неравные части, и от этого зрелища у Шары вдруг возникла совершенно четкая уверенность, что спящий по прежнему продолжает видеть и слышать все. Прямо назгул какой-то…

Лагерь понемногу оживал. Час пробуждения — это, своего рода, момент истины, ибо позволяет безошибочно определить, кто был в последней сменен караула. Ну точно: Лугхур и Шагрук — на невыспавшихся мордах ничего, кроме усталости не видать. Хотя… если смогли проснуться сами, без подъема, то все не так уж и страшно.