Тротиловый звон
Шрифт:
«Все так или иначе…»
Все так или иначе
Устроится, ведь так?
Забыв о неудаче,
На пять минут приляг.
Не рассуждать попробуй,
Не создавай проблем.
Твой век высоколобый
Уходит насовсем.
Пробел оставив гулкий
И след на вираже.
Да сон о переулке,
Где не живут уже.
«Я из секты затворников…»
Я из секты затворников.
Ценит все мой
По количеству сборников
И прозрачности строк.
Мир изящной словесности,
Где пророчит любой,
Холодок неизвестности
Замыкая собой.
Слово тоже оружие,
Хоть бесплотный ручей.
А у глаз полукружия
От бессонных ночей.
«Вокруг меня вещи без счета и меры…»
Вокруг меня вещи без счета и меры,
Понятно, ведь я их люблю.
И сам я, по логике смысла и веры,
Немного сродни королю.
Но голос пророческий, звонко-высокий,
Что душу мне рвал на куски,
В ночи перестал диктовать свои строки.
И вот – ни единой строки.
«Если проповедь внезапная донеслась…»
Если проповедь внезапная донеслась
Из окна какого-то этажа,
Ей на милость мгновенно душа сдалась,
По квадратной каморке своей кружа.
Но, скорее всего, позабыл проповедник,
Свой примерив сюртук, подойти к окну.
Нет прозрения. Меж пустотой посредник
И бессоницей, тихо иду ко дну.
«Заставляешь, а не просишь…»
Заставляешь, а не просишь
Смесь горючую вдыхать.
Ты меня под корень косишь –
Ничего не услыхать.
Суетливый и прилежный,
В счастье смысла не ища,
Я ловлю твой взгляд небрежный
Из-под черного плаща.
Я зову судьбу иную
И над крышами лечу.
Повесть горькую земную
Слушать больше не хочу.
Смерти факт опровергая,
Брезжит правда бытия.
Я уверен – жизнь другая
Будет лучше, чем моя.
«Идешь за звездой путеводной…»
Идешь за звездой путеводной,
А мысли построились в ряд.
Они в простоте первородной
О жизни твоей говорят.
В том царстве, где гулко и сине,
И страхи за каждым углом,
Живешь в толчее, как в трясине,
В пространстве меж явью и злом.
Там веруют в силу хамсина
И желтую кривду песка.
И жесткой травы парусина
Погост прикрывает слегка.
«Мой словарь истощился порядком…»
Мой словарь истощился порядком,
Там не не стоит искать новизны.
Расплескались по пыльным тетрадкам
Стихотворно воспетые сны.
Но,
Чтоб какой-нибудь старый дружок,
Чьим талантом в народе гордятся,
Протрубил в свой победный рожок.
Ну а я? Несущественно, впрочем,
Если творчество – суть дубликат.
И оскалился стих многоточьем,
Отдаваясь в бессрочный прокат.
«Есть свобода суицида…»
Есть свобода суицида,
Близкой вечности завет.
Если я на волю выйду,
Я увижу яркий свет.
Воля – тонкая граница,
За которой сон исчез.
Только желтая страница
Да извилистый разрез.
Только шелест яблонь спелых
Ощутимее стократ.
Облаков молочно-белых
Выше перистый парад.
«Время – щелчок и готово…»
Время – щелчок и готово,
Только кивнул головой.
Вместо того, обжитого,
Мир совершенно не твой.
Вряд ли себя распознаешь
В скучном, почти пожилом.
Так для чего вспоминаешь,
Сидя за черным столом?
«Год или неделю…»
Год или неделю
Скучный праздник длится.
От его похмелья
Тянет застрелиться.
Росписью наскальной
На исходе лет
В пустоте фокальной
Вспыхнет Интернет.
Чтобы варвар новый
Освежился знаньем,
А листок кленовый
Стал воспоминаньем.
Формула, иль случай,
Или все едино
Вечности дремучей
Без Отца и Сына.
«Если дна достигаешь, приходится с этим смириться…»
Если дна достигаешь, приходится с этим смириться.
Ты как будто на Марсе – один абсолютно, и вот,
Не вполне понимая, зачем это дело творится,
Пожелтевшие пальцы кладешь на распухший живот.
Как осенняя слякоть, реальность тебя обступила,
И ты понял внезапно, что все твои чувства – вранье.
А вещественна только твой мир захлестнувшая сила,
Тот практический смысл, что вложило в тебя бытие.
Вся вселенская дурь на твоем поместилась диване.
И пополз по предметам прозрачный и пристальный свет.
В разреженном пространстве, как будто в глубокой нирване,
Наизусть ты читаешь пронзительный Ветхий Завет.
«Осталось, вроде бы, немного…»
Осталось, вроде бы, немного,
И я, наверно, не пойму,
Зачем вела моя дорога
Всегда к страданью моему.
Зачем заботы и тревоги,
И липкий, тошнотворный страх,
И мысли вечные о Боге
У распадающихся в прах.