Тротиловый звон
Шрифт:
Я вполз в мое существованье,
Как в черный водосточный люк.
Осуществить мое призванье –
Быть напоровшимся на сук.
«Я написал не так уж много…»
Я написал не так уж много –
То, что успел я наскрести.
Но, как посмотришь, все от Бога,
И душу песней не спасти.
Она себе не ищет дела
В потоке монотонных дней.
И если напрочь оскудела,
К чему печалиться о ней?
«Исчезли дамы, господа…»
Исчезли дамы, господа
И
Исчезла посредине вздоха
Лихих товарищей орда.
Ислам бессмысленный идет,
Мелькает полумесяц белый.
И мусульманин оголтелый
Тротил за пазуху кладет.
«Время жизни ограничено…»
Время жизни ограничено,
Ты устал от перемен.
Древний страх, как зуботычина,
Метит в клеточный обмен.
В этом грустном увядании
Есть какой-то слабый свет.
Вера в скорое свидание,
Но надежды больше нет.
Ничего ведь не изменится,
Если ты горишь огнем,
И весна садами пенится
Сумасшедшим майским днем.
«Я сплю, раскинув руки…»
Я сплю, раскинув руки,
Без просыпа я сплю,
Видения и звуки
Неясные ловлю.
И в этом больше смысла,
Чем в прежней жизни той,
И простыня повисла,
Сливаясь с темнотой.
Сквозь шум имен и отчеств
Сейчас в меня проник
Загадочных пророчеств
Таинственный язык.
«Каменное чрево Тель-Авива…»
Каменное чрево Тель-Авива
Мусором пропахло и мочой.
Жарко, скучно, тесно, суетливо,
И звезда не теплится свечой.
Здесь творец угрюмый иудейский
В клочковатой рыжей бороде
Говорить велел по-арамейски
И чужой не кланяться звезде.
Если враг пополз из Вавилона,
Из-под черных мертвых пирамид,
Золотая древняя колонна,
Как осенний ливень, прошумит.
«Есть такая страна – Словоблудье…»
Есть такая страна – Словоблудье:
Я там жил до глубоких седин.
Как на рынке, толкаются люди,
Но известно, что ты – не один.
А теперь я лишился гражданства,
Потому что слова не блудят.
И задавлено трезвостью пьянство,
Лишь во сне невидимки галдят.
«Вот и время прощаться…»
Вот и время прощаться,
Засвистел ветерок.
Мне пора возвращаться
В этот странный мирок,
Где уже не каштаны,
И не тополи, но
Кипарис домотканный
Тянет ветку в окно.
Вы, горящие дали,
Ты, сухая трава,
Частью так и не стали
Моего естества.
«Так случилось – нарвался на пулю…»
Так случилось – нарвался на пулю
Незадачливый этот солдат.
После
Он лежал, уронив автомат.
И поношенный выцветший хаки,
Пропитавшийся кровью, обмяк.
Он лежал, и скулили собаки,
Легион азиатских собак.
Призывник, рядовой, автоматчик,
Просто парень, как всякий другой,
Здесь он был иноземный захватчик,
И убил его нищий изгой.
И еще для невесты солдата
И для всех был живым он, когда
Наклонилась, светясь синевато,
Над немым его телом звезда.
И, не ведая чувства потери,
За какой-то далекой чертой,
Эта жизнь, затворившая двери,
Становилась ночной темнотой.
«Воздух в час рассвета…»
Воздух в час рассвета
Холоден и чист.
Умирает лето,
Как кленовый лист,
Что застыл, увядший,
И летит, кружась,
Одинокий, падший
На дорогу в грязь.
Лишь кусты теснятся
Около стены.
Запоздало снятся
Летние им сны.
Только сиротливо
Над водой склонясь,
Покачнулась ива,
И звезда зажглась.
«Итак, бестелесность сильней, чем тело…»
Итак, бестелесность сильней, чем тело,
Но память – сильней всего.
Живешь на земле ты, такое дело.
Безлично твое родство.
Ведь даже во сне окружают стены
Светящийся сад в цвету.
По эту сторону ты, несомненно,
А вся твоя жизнь – по ту.
«В груди таинственное жженье…»
В груди таинственное жженье.
Становится понятно мне,
Что это – рукоположенье
В сан сердца – нового вполне.
Как духи на краю иголки
Надежды больше не стоят.
И все сметает кривотолки
Судьба, горючая как яд.
«Отлаженный организм…»
Отлаженный организм –
источник моего спокойствия.
Ничего не болит,
и чувства подконтрольны.
Но и в этой идеальной конструкции
есть место для тревог и страхов,
Так как нервная система и мозг
безусловно доказывают,
что тело – не навсегда.
«Одноклассник Серега…»
Одноклассник Серега
сидит в подмосковной берлоге.
Ни друзей, ни семьи,
лишь галдит телевизор,
Чей экран полыхает синюшно.
Хочешь верь, хочешь нет –
он к нему прикипел до конца.
Смысл жизни,
о чем ты бормочешь:
Что ты существуешь, не так ли?
Эту жалкую ложь