Троя

Симмонс Дэн

— Не было случая.

— Но почему именно эти двое, дружище?

— А почему Шекспир, Манмут? Почему сонеты, а не пьесы? Смуглая леди и Юноша, а не, скажем, Гамлет?

— Нет, ты ответь, — не сдавался капитан подлодки. — Пожалуйста.

Настала тишина. Маленький европеец прислушался к шуму реактивных двигателей, к шипению кислорода, текущего по трубкам и сквозь вентиляторы, к помехам на опустевших линиях.

В конце концов гигантский краб проговорил:

— Помнишь, я разглагольствовал на борту «Королевы Мэб» о великих творцах, сингулярностях человеческого гения, способных творить новые реальности? Ну

или создавать универсальные Брано-ходы между мирами?

— Еще бы такое забыть. Мы все решили, что ты пошутил.

— Вовсе нет, — прогрохотал иониец. — Мой интерес к людям в итоге сосредоточился на писателях двадцатого — двадцать второго века от Рождества Христова. Я давно уже понял, что сознания Пруста и Джойса сыграли роль акушерок при рождении этих столетий.

— Не очень положительная рекомендация, если учесть то, что я помню из человеческой истории, — глухо сказал Манмут.

— Нет. Вернее, да.

Несколько минут моравеки летели в молчании.

— Хочешь послушать одно стихотворение, с которым я встретился, когда был еще юнцом, едва появившимся из фабричных бункеров роста?

Капитан подлодки попытался представить себе новорожденного Орфу. Потом оставил бесполезную попытку.

— Хочу. Расскажи.

Манмут еще ни разу не слышал, как его друг читает стихи. Раскатистый голос звучал на удивление приятно:

Мертворожденный

I

Румяный малыш Руди Блум покоится во чреве, Его рассеянные грезы пронизаны красным сиянием, А Молли скрипит себе длинными спицами, вяжет ему обновку из алой шерсти, Ощущая, как малые ножки толкают ее изнутри, И дремы вновь поглощают дитя, готовя к запаху теплых одеял.

II

Мужчина ласково гладит губы алой салфеткой, Глядя на рябь облаков, плывущих между высоких кирпичных труб. Его вдруг уносят воспоминанья: гроза качает ветки боярышника, И малые ручки тянутся к трепещущим розовым лепесткам, И аромат минувших дней курится у его ноздрей.

III

Одиннадцать суток. Одиннадцать жизней крохотного существа, явившегося из куколки. Одиннадцать окропленных тишью рассветов, когда тепло и тени крадутся по половицам. Одиннадцать тысяч ударов сердца до наступления ночи, когда утки спешат покинуть далекий пруд. Одиннадцать очерченных короткой и длинной стрелками, когда она прижимала его к теплой груди. Одиннадцать дней они смотрели, как дремлет малыш среди алой шерсти.

IV

Отрывки романа в переплете воображения. Но вольные страницы плыли сквозь темные коридоры сознания, Пустые или с редкими заметками на полях. Он изнывал от схваток фантазии, Но, излившись в чернилах, воспоминанья не доживали до утра.

После того как рокот ионийца утих, Манмут какое-то время молчал, стараясь оценить качество услышанного. Нелегкая задача, однако он чувствовал, что друг с нетерпением ожидает именно этого: под конец его голос даже слегка дрожал.

— Кто это написал? — спросил европеец.

— Не

знаю, — ответил Орфу. — Одна поэтесса из двадцать первого столетия. [107] Не забывай, ведь я наткнулся на эту вещицу в ранней юности, до того как по-настоящему прочитал Пруста, Джойса или кого-либо из других серьезных авторов, но для меня она соединила Джойса и Пруста навек, словно нерасторжимые грани единого сознания, сингулярности человеческого гения и внезапного озарения. Так я и не избавился от того впечатления по сей день.

107

Имеется в виду Джейн К. Симмонс.

— Очень похоже на мою первую встречу с шекспировскими сонетами… — заикнулся Манмут.

— Подключитесь к видеосигналу с «Королевы Мэб», — приказал Сума Четвертый всем, кто был на борту.

Капитан подлодки активировал видеоприемник.

Два человеческих существа бешено совокуплялись на просторной кровати, застеленной шелковыми простынями и яркими гобеленами. Энергия и откровенность этой сцены поразили европейца, много читавшего о сексуальных отношениях между людьми, но так и не удосужившегося поискать в архивах соответствующие видеозаписи.

— Что это? — полюбопытствовал Орфу по личной связи. — До меня доходят безумные телеметрические показатели: скачки кровяного давления, всплески дофамина и адреналина, ненормальное биение пульса… Кто-нибудь падает в пропасть?

— Э-э-э… — начал Манмут.

Фигуры перевернулись на бок, по-прежнему не разлучаясь, не прерывая ритмичного, почти ошалелого движения, и моравек впервые разглядел их лица.

Одиссей. Женщина походила на таинственную Сикораксу, встретившую ахейца на орбитальном городе-астероиде. Освобожденные от покровов ее ягодицы и груди казались еще более налитыми жизненным соком, хотя в данную минуту бюст красавицы сплющился о грудную клетку героя.

— М-м-м… — замялся Манмут.

Но Сума Четвертый вывел его из затруднения.

— Это не тот источник. Переключитесь на носовые камеры шлюпки.

Маленький европеец так и сделал, зная, что его друг обращается к тепловидению, радарам и прочим способам получить информацию об изображении, которыми еще располагает.

Космошлюпка подлетала к Парижу, некогда пробитому посередине черной дырой, но, как и на снимках с «Королевы Мэб», кратер совершенно исчез под гигантским куполом, сотканным из голубого льда. Ганимедянин связался с основным судном:

— А где наш многорукий приятель, который возвел эту красоту?

— Насколько мы видим с орбиты, — тут же радировал Астиг-Че, — поблизости нет Брано-Дыр. Во всяком случае, корабельные наблюдатели и спутники не засекли ни одной. Похоже, тварь недавно закончила кормиться в Аушвице, Хиросиме и прочих местах; должно быть, вернулась обратно в Париж.

— Вернулась, — констатировал Орфу по общей линии. — Посмотрите в инфракрасных лучах. Прямо в центре синей паутины, под верхней точкой купола, угнездилось нечто громадное и уродливое. Там на дне уйма термальных отверстий: очевидно, монстр подогревает свое гнездо за счет вулканического жара. Я почти различаю сотни длиннющих пальцев под мерцающими пятнами мозга.

— Что ж, — передал Манмут по личной связи, — все-таки это твой Париж. Город Пруста и…

Гораздо позже европеец изумлялся стремительной реакции Сумы Четвертого, даже если учесть подключение к управлению и центральному компьютеру космошлюпки.

Из разных точек ледяного купола взметнулось шесть молний. Моравеков спасла лишь приличная высота и, главное, мгновенные действия пилота.

Судно переключилось с прямоточных воздушно-реактивных двигателей на сверхзвуковые, метнулось вбок, достигнув перегрузки в семьдесят пять g, нырнуло, кувыркнулось и резко взмыло к северу. Шесть смертоносных лучей мощностью в миллиарды вольт промахнулись мимо цели всего на несколько сотен метров. Ударная взрывная волна дважды перевернула шлюпку, но Сума Четвертый не потерял контроль. Крылья стали плавниками, и судно умчалось прочь.