Троя
Шрифт:
— Хорошо, мы получили Брано-Дыру, как ты предсказывал еще на Итаке, прежде чем я разбудил Зевса, — вслух размышляет Ахилл. — А Ночи-то что от этого?
— Вопрос выживания, — бросает Гефест, озираясь по сторонам.
Похоже, чудовища в сборе. Пора открывать заседание. Все ожидают речи Демогоргона.
— Как это — выживания? — шипит мужеубийца в микрофон. — Ты говорил, ее страшится сам Кронид. И еще — проклятых Судеб. Он ей не причинит вреда.
Прозрачный пузырь поворачивается из стороны в сторону: карлик качает головой.
— Он тут ни при чем. Просперо,
Раньше, до Земли и Никты?.. Сотворили богов и титанов?.. Ахиллес пытается уложить в голове непривычную идею. Та не укладывается.
— Они на десять лет заключили существо по имени Сетебос на Марсе и на Земле Илиона, — продолжает Гефест.
— Кто заключил? — Герой совершенно сбит с толку. — Какой Сетебос? И что мы скажем Демогоргону через минуту?
— Ахиллес, ведь ты достаточно сведущ в нашей истории, чтобы знать, каким образом Зевс и другие желторотые олимпийцы одолели папашу Крона и прочих титанов, хотя и уступали им в силе?
— Да знаю я! — Ахеец вновь ощущает себя юнцом на воспитании у кентавра Хирона. — Кронид победил в этой войне, призвав на помощь ужасных чудовищ, против которых титаны были бессильны.
— И какое же самое ужасное из этих ужасных чудовищ? — менторским тоном вопрошает мини-бог по линии жесткой связи.
От злости Ахиллу хочется прирезать наглеца на месте.
— «Сторукий великан», — отвечает мужеубийца, собрав в кулак остатки терпения. Демогоргон заговорит с минуты на минуту, а весь этот треп ни капли не помог подготовиться к выступлению. — Страшное существо со множеством верхних конечностей; вы его зовете Бриареем, а древние люди нарицали Эгеоном.
— Тот, кого величают Бриареем и Эгеоном, на самом деле носит имя Сетебос, — шипит Гефест. — Десять лет он отвлекался от алчных устремлений, питаясь за счет жалкой войнушки между кратковечными армиями троянцев и ахейцев. А теперь он опять на воле, и квантовые основы Солнечной системы под угрозой. Никта опасается, что они уничтожат не только собственную Землю, но и новый Марс и все принадлежащее ей темное измерение. Брано-Дыры соединяют любые пространства. Они вообще переходят последние грани — Сикоракса, Сетебос, Просперо и остальная их братия. Судьбы предвещают тотальное квантовое разрушение, если кто-нибудь или что-нибудь не вмешается. Поэтому Ночь предпочтет увидеть меня, малорослого калеку, на олимпийском престоле, нежели ждать, пока весь мир обломается.
Поскольку Ахилл ни рожна не смыслит в несусветном лепете бога-карлика, он хранит молчание.
Демогоргон прочищает несуществующее горло, призывая толпу к порядку. Титаны, часы, возницы, целители, прочие уродливые тени затихают.
— Знаешь, что самое лучшее? — Гефест понижает голос до шепота, словно гигантская бесформенная масса под покровом способна услышать его даже по жесткой линии. — Демогоргон и его божество, так называемый «Тихий», лопают
— Да это не Демогоргон помешался, — шепчет в ответ герой. — Это ты свихнулся, как троянская сортирная крыса.
— И все-таки ты позволишь мне говорить за нас обоих? — шепчет хромоногий кузнец, настойчиво подчеркивая каждый слог.
— Хорошо, — отзывается Ахиллес, — но попробуй сказать что-нибудь, что придется мне не по нраву, и я нарежу этот милый костюмчик на железные шарики, отрублю твои собственные шары и скормлю их тебе же прямо через шлем.
— Спасибо за предупреждение, — произносит Гефест и выдирает провод.
— МОЖЕТЕ ИЗЛАГАТЬ ВАШУ ПРОСЬБУ, — грохочет Демогоргон.
76
Вопрос о том, отдавать ли Никому соньер, решили вынести на общее голосование. Собрание назначили на послеобеденное время, когда большая часть насущных дел была исполнена и по периметру выставлено минимальное количество стражников, так чтобы могло явиться большинство уцелевших обитателей Ардиса (вместе с Ханной и шестью новичками их стало пятьдесят пять человек). Однако слухи о просьбе бывшего Одиссея долетели уже до самых дальних дозорных, и люди твердо настроились против.
Ада провела остаток утра в разговорах со своей подругой. Та безутешно горевала об утраченных товарищах и спаленном особняке. Будущая мать напомнила ей, что на руинах можно когда-нибудь возвести новое здание, пусть и похуже прежнего.
— Думаешь, мы доживем? — спросила Ханна.
Хозяйка разоренного имения не знала, что ей ответить, и просто сжала руку подруги.
Зашла речь о Хармане, таинственно исчезнувшем у Золотых Ворот по воле Ариэля, но все еще где-то живом, как сердце подсказывало его супруге.
Потом болтали о мелочах: о способах приготовления пищи в последнее время, о надеждах Ады расширить боевой лагерь прежде, чем войниксы вновь надумают напасть.
— Вы уже знаете, почему этот маленький Сетебос держит их на расстоянии? — поинтересовалась Ханна.
— Понятия не имеем, — ответила подруга и проводила ее к Яме.
Детеныш — или, как выразился Никто, «вошь» — Сетебоса тихо сидел на дне, подвернув под себя руки и щупальца; в его желтых глазах сверкало нечеловеческое хладнокровие, что было во много раз хуже обычной злобы.
Ханна сжала виски ладонями.
— Ой, мама… Господи… Он лезет прямо в мой разум!
— Я знаю, — глухо сказала Ада, как бы невзначай направив дротиковую винтовку на массу голубовато-сизой ткани с розовыми руками в нескольких ярдах у себя под ногами.
— А если он… одолеет? — спросила брюнетка.
— Хочешь сказать, возьмет над нами верх? Обратит колонистов друг против друга?
— Да.
Супруга Хармана пожала плечами.
— Мы ожидаем этого со дня на день или с ночи на ночь. Были разговоры. Пока что, если Сетебос обращается сразу ко всем, его чуть слышно, точно слабую вонь издалека, но если голос громкий, как сейчас у тебя в голове, значит, монстр нацелился только на одного. До всех остальных долетает… ну, что-то вроде эха.