Трубачи трубят тревогу
Шрифт:
Семивзоров, завладевший новым, бандитским конем, подъехал к Ване Шмидту, вытащил у него из-за пазухи огромную мохнатую муфту.
— Где ты ее, Малютка, взял? — спросил казак.
— У зарубленного петлюровца!
Семивзоров, напялив на голову муфту, выразил искреннее недоумение:
— Дрянь, а не шапка. Ерундиция! И как он, бандюга, носил эту папаху? Кругом сквозняки!
По настоянию Карпезо комбриг Багнюк сократил речь. Было решено, оставив лошадей в лесу, атаковать Палия в пешем строю. Но... в Старой Гуте его уже не было.
Я подъехал
Бондалетов, день и ночь холивший красавицу лошадь, покачал головой:
— И надо же было ее вести из-под самого Кременчуга, чтоб она положила голову под какой-то Старой Гутой.
На стенах гамазея и селянских хат висели, наспех прикрепленные воззвания желтоблакитников:
«Уничтожайте все мосты, железнодорожные полотна... Расправы производите по ночам. Распространяйте воззвание из села в село, из хаты в хату, из рук в руки... Поддерживайте связь с другими повстанцами.
Командир Подольского партизанско-повстанческого отряда полковник Палий».
В Старой Гуте все свидетельствовало о поспешном бегстве банды Торопясь унести шкуру, петлюровцы не стали хоронить трупы соратников. С рассеченными головами, в шинелях, залитых кровью, они валялись на дороге, под плетнями и на побуревшей траве широкой левады, тянувшейся от леса к гамазею. На многих трупах оставались богатые, как у значкового, шубы.
Какой-то бандит без шапки, с копной черных волос на голове, широко раскинув длинные руки, с обломком деревянной пики, лежал ничком под тыном. Прямо против гамазея, на кочковатой дороге, застыло короткое, безголовое туловище в дамской беличьей шубке. Рядом валялась голова бандита с открытыми глазами, устремленными в небо, в рыжей папахе, из-под которой торчал рыжий чуб, с широко раскрытым ртом, полным золотых зубов.
— Узнаю роспись Прожектора, — остановившись возле срубленной головы, сказал Мостовой.
По широкой леваде сиротливо бродили подседланные бандитские кони. Палиевцам, стремившимся поскорее оторваться от преследования, было не до них.
Когда мы вошли в Старую Гуту, рослый вороной конь, с налитыми бешенством глазами, носился из одного края левады в другой, стараясь отделаться от всадника, застрявшего правой ногой в стремени. До смерти напуганный необычным грузом вороной, то вздымался на дыбы, то подкидывал задком, стараясь копытами угодить в волочившееся за ним тело. Одежда бандита висела клочьями, а лицо, изрезанное острыми кочками, представляло собой кровавое месиво.
А в одинокой угловой хате, с мутными, полузакрытыми глазами, лежал с посеченными кистями рук и посеченной головой комиссар 8-го полка Мазуровский. Раненный в грудь во время отступления из лесу, он не удержался в седле. Его подобрали палиевцы, увели в деревню. Содрали с него кожаный костюм и после зверских пыток зарубили В Одессе одна из улиц была названа именем Мазуровского.
На подступах к Старой Гуте банда Палия получила чувствительный удар. Сокрушив его конницу, мы выполнили основное требование нашего командира корпуса — добились успеха в первом бою. И сразу же чаша весов довольно внушительно стала клониться в нашу сторону. Но незавершенный успех таит в себе много опасного... Тому свидетельство та же Старая Гута! Там мы увидели и кровь врага, которая
Вина за нее, надо прямо сказать, лежит не только на комбриге Багнюке, но и на мне. Не сообразил, спешив одну сотню, выставить влево заслон против пехоты Палия. Да, не хватало мастерства! Этого мастерства не хватало нам и позже, во время дальнейших схваток с диверсантами. Но оно компенсировалось избытком большевистского порыва. После первой удачной конной атаки под Старой Гутой, когда была изрублена конница Палия, наших людей, казаков 7-го полка, нельзя было удержать: так они рвались в бой.
И хотя после контратаки палиевской пехоты в Старой Гуте чаша весов вновь заколебалась, «Подольский отряд» продолжал торопливо уходить не на Жмеринку — Винницу, а на северо-восток... Остались позади манившие достатком и покоем Голенищево, Вербка. Лишь на четыре часа бандиты могли позволить себе привал в Майдане Вербецком...
Погоня
Бригада, вызвав из лесу коноводов, села на лошадей и бросилась вслед за петлюровцами. Банда, широко используя отнятые у крестьян подводы, ушла далеко по направлению к Южному Бугу. Преследуя диверсантов, мы поздно вечером 31 октября, перейдя реку Згар, остановились на ночлег в селе Голенищево.
После короткой, тревожной ночи тронулись в путь. Хотя накануне, к концу дня, в Старой Гуте Палию и удалось кое-чего добиться, но не он стал хозяином положения.
1 ноября 1921 года началось тихим, ясным и совершенно мирным рассветом. Казалось, что ушедший день, насыщенный кровавыми делами, жестокими схватками и тяжелыми, непоправимыми потерями, был только кошмарным сном. Но сердце ныло от чувства невыполненного до конца долга: банда еще жива. И очевидно, не сойдет с сердца эта тяжесть, пока «подарок Пилсудского» не будет полностью и до конца уничтожен.
На взмыленном коне какой-то казак привез из Хмельника свежий номер «Красной Армии». Газета била тревогу, требуя: «Встретить наглых захватчиков стеною штыков, лесом пик». В передовой З. Серебрянский, чье имя увековечено золотыми буквами на мраморной доске в Москве, в Доме Союза писателей, обращаясь к красноармейцам, писал: «Сильнее пружиньте границу, чтоб через нее не мог пролететь ни один контрреволюционный ворон».
От казака стало известно, что 2-я бригада Бубенца стоит в районе Старо-Константинова, а начдив с 3-й бригадой, с 11-м полком Букацеля и 12-м Горбатова находятся в районе Хмельника. Не исключалось появление из-за кордона новых петлюровских банд.
Весь день мы мчались по свежим бандитским следам, оставленным на старинном казацком шляху. Все говорило о поспешном бегстве гайдамаков: истоптанный множеством конских копыт шлях был загроможден трупами павших лошадей, брошенным походным хламом. Но не только это... Тот, кто видел страшный, кровавый след Палия, не забудет его никогда. Весь путь банды от Старой Гуты до Южного Буга и дальше до Цымбаловки, где она заночевала 1 ноября, был усеян трупами зверски замученных работников сельсоветов, продовольственных агентов, активистов-незаможников, молодых учителей. Палиевцы словно торопились на ком-нибудь сорвать злобу за долгий плен в Калишских и Ланцутских лагерях, досаду за инертность селян и за непоправимый урон, понесенный в Старой Гуте.