Трудовые будни барышни-попаданки 5
Шрифт:
— А это — чтобы в семье был мир да лад.
К такому «мирдаладу» я относилась с особым скепсисом и потребовала уточнений.
— Не так поняли-с, Эмма Марковна, — с улыбкой пояснил начальник, когда мы отошли от стола. — Это Лукерье Иванне в руки, Митюшу держать в строгости. Как за обедом четвертую нальет, так в свисток, а к пятой потянется — тут уж и за плеточку.
Увы, похоже, Луша намека не поняла или робела. Митя оказался пьяницей. Как ни странно, именно женитьба превратила контролируемые запои в бессрочные оргии. Видно, я дала уж слишком богатое приданое и супруг стал меньше
И Луша согласилась. Навестила меня со Степой, сказала со вздохом:
— Жаль, видеться не будем, Эмма Марковна, да уж судьба такая. Я от вас отрезанный ломоть, теперь совсем отвалюсь. Простите, Эммарковна, никогда ваши милости не забуду.
Всплакнула. А уж как Лизонька рыдала в тот день… Да что Лизонька — Степа впервые заплакал на моих глазах. Да и я еле сдержалась.
Обычно детки-погодки дружат в шалостях. У Степы и Лизы были распределены роли: Лизонька шалила, Степка ее удерживал. Конечно же, они ссорились, Лизонька дулась, ее друг — никогда. Наоборот, каждую истерику встречал спокойствием. Но не ледяным, а теплым, дружеским, поглощающим нервический всплеск. Так что Лиза успокаивалась незаметно для себя.
В тот вечер не смогла.
— Степочка, как же я без тебя буду?! А ты без меня? Без нас, без маменьки?!
— Что вы, Лизонька. Маменька меня в обиду не даст, и Дмитрий Никитич не обидят. Они, — Степа понизил голос, — даже когда выпьют, с маменькой учтивы, а со мной добры.
Дочку это, конечно, не успокоило. Она теряла самого большого друга.
Степка был для Лизы не просто братцем-приятелем. Благодаря ему она с самых малых лет поняла, что крепостной может быть и умней барчука, и добрей, и спокойней. Просто лучше.
Дочка ощущала это с малых лет. Очень удивлялась, что Степу не берут к соседям-помещикам, а гости-барчуки не хотят с ним играть, обзывают «мужиком» и «свинопасом». Однажды даже подралась с мальчишкой на пару лет старше, обозвала «свиньей». Кстати, побила, а его маманю чуть не хватил удар, когда я твердо сказала: дочку не накажу.
Лет в пять Лизонька вместо вечерней сказки попросила меня:
— Маменька, расскажи, откуда взялись крепостные. Почему механик Генрих работает у тебя за деньги и может уйти, а другие люди не могут?
Да уж… Проще рассказать, откуда дети берутся. Тем более до этого возраста Лизоньке расти и расти, а так она уже сейчас маленькая барыня среди подневольной обслуги.
И я рассказала, как когда-то на южные рубежи России нападали ордынцы, сжигали села, уводили людей в настоящее рабство, в гаремы и на галеры. О гаремных евнухах и том, как пополнялась капелла в Ватикане, говорить не стала. Дворяне, или, как их тогда называли, боярские дети, были обязаны служить в армии и на границе, отражать набеги. Чтобы они не думали о пропитании, им давали села с крестьянами. Крестьянин не мог уйти из поместья, но и дворянин — с царской службы. Пояснила кратко про Юрьев день: сначала был, а потом «вот тебе, бабушка…».
Потом Россия стала империей, дворяне получили личную вольность, но крепостное
— Во многих странах было так же, но теперь почти везде крепостных нет, — сказала я. — В России их тоже не будет, мы до этих времен доживем. А пока помещики, если уважают себя, должны уважать крепостных. Обращаться с ними как со свободными работниками. Учиться жить так, словно все вокруг свободны.
— Маменька, но почему и Щетинины, и Барановы, и Берги, да почти все остальные соседи, мужиков не уважают? — удивилась Лизонька.
— Для тебя это ничего не значит. Иногда дети разоряют птичьи гнезда. Если другие это делают, ты же сама так не сделаешь?
Лизонька кивнула. И с этой поры была так вежлива с горничными и конюхами, что Павловна удивленно кряхтела.
Степка, самый умный крепостной из Лизонькиного окружения, правда уже бывший, уехал в Москву с маменькой и отчимом. И затерялся вместе с семьей. Сколько раз я ругала себя, что не оставила мальчишку… Точнее, не попросила Лушу его оставить. Парень — умница, спокойный лидер в любой компании. Если таким сохранился бы к юности, стал бы одним из лучших моих менеджеров.
А теперь непонятно что с ним. Года три приходили письма от Луши, писанные Степиной рукой. Умеренно жаловалась: муж поначалу держался, потом запил, уволили. Совсем не опустился, почерк сохранился, пишет прошения за два пятака: один семье на хлеб, другой на водку.
Показалось или нет, но письма проходили Степину цензуру: ни слез, ни жалоб. Ведь не попросишь: «Заберите меня от мужа». Пару раз мой приказчик посещал семью, передавал в руки Луше вспоможение. По его отчету поняла: жизнь у них — ужас. Но не «ужас-ужас-ужас».
Вот только в нынешнюю поездку Лушиной семьи по адресу не оказалось. Я, будто чувствовала, навестила в самый ранний час, без Лизоньки. В доме новые жильцы, прежние съехали в Рождественский пост. Куда — неведомо. Судя по отзывам соседей, явно в поисках жилья подешевле.
Я соврала дочке, что с Лушей, Степой и их непутевым отцом все в порядке, что мы их найдем — поручения даны. А на душе было горько. И тревожно. И решительно: хватит, наигралась в чужие личные границы. Как найдутся — без разговоров в возок и домой! Даже если для этого придется жену у мужа оттягать. Ну, либо самого мужа мешком грузить да везти.
Глава 5
Еремей решил доехать до Тулы, а не ночевать на станции. В город мушкетов, самоваров и пряников прибыли за полночь.
Родни в городе нет, стучаться к знакомым в такой час — свинство. Свернули в проверенный постоялый двор с зарезервированными комнатами. Пришлось посидеть с полчаса за самоваром, пока моя верная и незаменимая Настя проводила экспресс-клопоцид.
Гостиница считалась приличной, без запойных посетителей, поэтому зала в трактире была пустой и даже уютной — благодаря моей фирменной лампе, оставленной во время прежнего визита. Еще я заметила, что если во время прежних поездок почти в каждой гостинице выносила самовар из возка, то за последние три-четыре года каждый второй трактир обзавелся этим замечательным устройством.