Труды
Шрифт:
И затем мы дойдем до Страстных дней, и тут тоже будут проходить перед нами образ за образом. В течение первых трех дней перед нами пройдет все Евангелие. Евангельские чтения будут такими обширными, что те места и события, которые при обычном чтении в течение года так далеко отстоят друг от друга, что не встречаются в нашем сознании и в нашем сердце, вдруг окажутся рядом, освещаясь новым смыслом.
А затем несколько картин. Предательство Иудино… С каким ужасом мы думаем об Иуде! Ученик Христов предал Его на смерть (Мф 26:21-25, 46-50). А задумывались ли мы когда-нибудь над тем, каковы мы, как мы изо дня в день предаем Христа? Конечно, не на слове, но в другом отношении. Если через крещение мы так соединились со Христом, так с Ним стали едины, что, по Его слову, Он живет в нас и мы в Нем (Ин 14:20), то каждый раз, когда мы себя уродуем, оскверняем, делаем чуждыми Христу, мы Его предаем. И поэтому, когда мы будем слышать рассказ о предательстве Иуды, давайте смотреть на это предательство, как человек смотрит на себя в зеркало. Да, он это совершил.
А затем Тайная вечеря и Христово распятие (Мф 26:20-75; 27). Крест, на котором умирает Жизнь. Нас ради умирает нашей смертью Тот, Который бессмертен, Который убит моей смертностью, а моя смертность вся укоренена в моей греховности. Не важно, что вокруг могут быть тысячи одинаково грешных людей. Если был бы только один грешник, его греховность – моя греховность, – порождающая смерть, убила бы воплощенного Сына Божия.
И Крест. Распятый Христос говорил: прости им, Отче! они не знают, что творят (Лк 23:34). А знаем ли мы, что творим, понимаем ли, что делаем? Когда мы думаем о Христе, мы этого не понимаем, не можем себе представить. Но разве мы не понимаем, что делаем над другим человеком, если перенесемся мыслью к людям вокруг нас, которые несут разрушительные, губительные, мучительные последствия того, что мы собой представляем? Разве мы не можем понять хотя бы относительно, в сравнении, то, что мы творим над Христом?
И толпа вокруг этого Креста. Молчание умирающего Христа прерывается только несколькими возгласами. Рядом – Божия Матерь, Которая ни словом не перечит воле Божией о смерти Ее Сына, и безмолвствующий ученик, который любовью так связан со Христом, что может принять Его мученическую смерть, не защищая Его, предаваясь своей волей в Его волю. А вокруг фарисеи, книжники, засудившие Христа, насмехающиеся над Ним: «Ты говорил, что Ты Сын Божий – докажи! Если Ты Сын Божий, сойди теперь с креста! Ты говорил, что Бог о Тебе заботится, что Ты для Него что-то значишь – докажи!» (Мф 27:40). И пестрая восточная толпа. Люди, которые пришли просто посмотреть, как умирает человек. (Такие и теперь бывают, для кого это зрелище, от которого содрогнется каким-то волнением их сердце, но не больше.) Люди, которые с надеждой ждут: а вдруг Он сойдет с креста, и тогда безопасно быть Его учениками – Он уже победитель, Его враги расточены. А другие думают: как бы Он не сошел с креста, потому что если Он сойдет, то мне неизбежно надо последовать Его учению, принять эту страшную заповедь о любви до конца, о крестной любви. Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих (Ин 15:13). Целое море переживаний и, может быть, такое же страшное море безразличия. Воины, разделяющие Его одежду (Мф 27:35), просто исполняют приказание о распятии осужденного: кто он – это не их дело.
Подумаем: где в этой толпе мы можем найти себя? Или если перенестись еще раньше, в преторию, где воины взяли Христа, чтобы поглумиться над Ним, когда они закрывали Ему глаза, ударяли по лицу и говорили: прореки, кто ударил Тебя? (Лк 22:64). Это нас обдает ужасом, но вместе с тем сколько раз я (вероятно, и вы) как бы рукой закрывали глаза Христа для того, чтобы поступить беззаконно: «Закрой глаза, не видь, дай мне поступить по моей воле, я потом покаюсь». Какая это ложь, какая жалкая, но жуткая ложь! «Закрой глаза, перестань меня видеть». Но если Бог меня не видит, то меня больше нет!
А потом гроб, сошествие во ад – Бог, заполняющий Собой все, и Воскресение Христово. Да, мы можем всегда ликовать о Воскресении, потому что в Воскресении есть победа, но есть и обещание. Пока мы живы, мы можем стать в ряды тех, для кого Воскресение Христово уже является их воскрешением, началом новой жизни. Подумайте об апостолах: они разбежались; кроме Иоанна, никто не остался при Христе. И когда Христос был поведен на суд, Иоанн вошел во двор архиереев, потому что он был принят как друг того дома, где теперь должны были судить Христа, где Он должен был быть осужден на смерть. Вошел и Петр, его провел Иоанн. И Петр, который хвастался: если и другие от Тебя отрекутся, я не отрекусь, я с Тобой на смерть пойду! – трижды от Него отрекся (Мк 14:66-72).
Если он так поступил, то что же я могу сказать? Мне не грозит смерть, но сколько раз я жизнью, молчанием отрекался от Христа?! Как это страшно и больно, как больно об этом думать. Когда человека любишь самой простой, дружеской или иной любовью, как стыдно бывает, что порой отрекаешься от него молчанием. О человеке говорят дурное, а я молчу; человек в опасности, а я пасую. С Тобой я готов и умереть, – а когда до дела дошло,
Вот над чем нам надо задумываться в течение поста и Страстной седмицы. И когда мы будем стоять на службах Страстной, где мы будем, кем мы будем? С кем мы будем в этой толпе: с теми, кто надеется, что Христос победит за меня и мне без труда, без страха, без усилия все будет дано? или мы надеемся, что Он не победит и тогда я свободен – свободен жить по своей воле, то есть по воле противника Христова? или я безразлично могу смотреть на это распятие? или я с Иоанном предстою в ужасе? или я, как Божия Матерь, Которая отдает Христа с Его крестной смертью за мое спасение? или, как ученики, я убежал? или, как Петр, отрекся? Где я в этой Страстной?
Я не думаю, что кто-нибудь из нас может решительно измениться, но неужели мы не переломимся хоть сколько-то, когда будем вживаться в этот Великий пост, когда в середине поста будет стоять Крест{224}, напоминающий нам цену того, что может совершить над нами Господь, когда воскрешение Лазаря нам будет обещанием. Ведь мы знаем, какой ценой это обещание может быть исполнено…
Пути Божии
О творении и спасении мира{225}
Мы читали в течение прошедшей недели канон святого Андрея Критского, и мне запала одна фраза: «Я вам привел всю картину ветхозаветного и новозаветного миробытия – как Бог творил мир, на что Он надеялся, что человек из этого мира сделал, как грех победил людей, и как покаяние побеждает грех»{226}.
И вот мне хочется сегодня вернуться к этой теме, к рассказу о том, как Бог сотворил мир, и что с ним случилось, и чего нам ожидать; хочется рассмотреть это на основании нескольких отрывков из Ветхого Завета и перейти затем на некоторые новозаветные темы.
Во-первых, о творении. Весь рассказ о творении содержится в одной только фразе, в одном стихе книги Бытия: В начале сотворил Бог небо и землю (Быт 1:1). Об этом другого ничего не скажешь, потому что объяснить, что случилось, – невозможно. Нам невозможно вернуться в то состояние небытия, из которого каждая тварь вызывается не только державным, но ласковым, любящим словом Божиим. Но мы можем себе представить, как вначале, когда еще не было никакой твари, была вся полнота Божественной красоты и Божественной любви. Бог, во всей Своей славе, во всей Своей дивности, был. И этот Бог, потому что Он – любовь, захотел разделить с целым миром радость бытия, славу святости, несказанную Свою красоту, и Он вызвал из небытия целый мир. Как этот мир вставал, постепенно обретал очертания, как расцветала тварь, мы видим из дальнейших стихов той же самой главы книги Бытия. Я на них останавливаться не хочу, потому что не в деталях дело, а вот в чем: каждое существо, каждую Свою тварь Бог вызывал из небытия лично: Он вызывал свет из тьмы, Он вызывал сушу и моря, Он вызывал живые существа, и каждое существо из небытия вдруг вставало и оказывалось лицом к лицу с Божественной любовью. Если бы мы только могли себе представить: нечто или некто, который никогда до того не существовал, вдруг возникает, и все, что предстает перед его глазами, – это дивная Божественная красота, это святыня Божия, это Божия любовь. И озираясь вокруг, каждая тварь могла видеть все уже возникшие из небытия твари, сияющие ответной любовью, ответной красотой, приобщающиеся к жизни, к бытию и к святости Божией; как это дивно… И каждую тварь Господь вызывал как бы по имени, никакая тварь не возникала безымянно, анонимно, как нечто, каждая тварь для Бога существует лично, каждая тварь для Него дорога, значительна, существование каждой из них, будь то одушевленной или неодушевленной, имеет смысл. Мы можем себе представить хоть немножко это изумление твари, встающей из небытия и встречающей Божественную любовь, если вспомнить рассказ девятой главы Евангелия от Иоанна о слепорожденном (Ин 9:1-39). Он был слеп, он таким родился, для него ничего не существовало, кроме внутренней тьмы и внутренней тоски о том, что он чужой в непостижимом для него мире. И вот Христос к нему подходит и спрашивает, хочет ли он исцеления. Как он этого хотел! Как этот человек желал прозреть, увидеть, стать живой частью живого прекрасного целого! И Христос его исцеляет. На что же открываются глаза этого слепорожденного? Что встречает его взор? – Лик воплощенного Бога, Христа Спасителя, Живого Бога, ставшего живым человеком. И что в этом лике он читает? Бесконечное милосердие, бесконечное сострадание, ласку, любовь Божию во взоре, который держит его взор. Это случилось в уже падшем, изуродованном мире; каково же было каждой твари, возникая из небытия, входя в ничем не нарушенную еще гармонию созидаемого мира, встретиться лицом к лицу с Живым Богом и с непорочной, совершенной, еще сияющей невинностью и красотой тварью!