Труды
Шрифт:
Но здесь речь идет об ином: о том, что любовь Божественная сразилась со смертью, приняла смерть; смерть как бы раскрылась для того, чтобы поглотить Божественную любовь, и была этой любовью преображена. Образно – это рассказ о сошествии Христа во ад, как Он душой Своей человеческой сошел во ад, туда, куда всякая человеческая душа сходила с тех пор, как человек пал и как ад широко раскрылся, чтобы уловить человека, – и оказался лицом к лицу с Богом, с душой человеческой, пронизанной Божеством, сияющей Божеством, и мрака не осталось в нем, и победа была одержана, и, как говорит Иоанн Златоуст в своем Пасхальном слове, мертвый ни един во гробе {234} . В этом смысле – это победа любви, это торжество любви, но это тоже говорит нам о разных других вещах. В Священном Писании говорится о том, что Бог воскресил Христа (Кол 2:12).
234
См. сноску{126}.
Но это говорит нам нечто и о человеке. Чаще говорится о вере в Бога, но Евангелие все пронизано верой в человека.
Это очень нам важно помнить, потому что если мы не верим в человека, то мы ничего на земле построить не можем. Если человек для нас – мразь, если человек для нас – преходящее явление, если человек для нас – только падшее существо, безнадежно падшее, то строить из града человеческого Град Божий нельзя. Жизнь, воплощение Христово нам говорит вот о чем: человек, даже в его падшем состоянии, настолько глубок, настолько потенциально свят, что он может вместить в себя присутствие Божие, что он может быть местом боговселения. Как говорит апостол, вся полнота Божества обитала во Христе телесно (Кол 2:9). Это значит, что каждый из нас призван и способен вместить в себя Бога, причем не как сосуд, который остается чуждым тому, что он содержит, как чаша, которая не делается причастной той влаге, которую в нее вливают, – нет, мы можем быть пронизаны так, что – неслиянно, несмешенно, но реально – мы соединены с Божеством.
И это очень важно в наш век помнить. Потому что человек – единственная точка соприкосновения между верующим и неверующим, между одним человеком и другим, какова бы ни была его вера, каково бы ни было его неверие. Человек – это та реальность, которая составляет тему жизни всякого человека. Да, наше представление о человеке может быть очень разное: безбожник видит в человеке только наиболее совершенное животное; для нас, верующих, человек в полном смысле слова – это человек, приближающийся к тому, каким человеком явил Себя Христос. Иоанн Златоустый в одном из своих писаний говорит: если хочешь узнать, что такое человек, не обращай взор к палатам царским, а подними глаза к Престолу Божию – и ты увидишь человека, сидящего одесную Бога и Отца.
Вот о чем нам говорит Воскресение: без Воскресения Христос телом лежал бы во гробе, душой был бы пленником ада. Воскресением Он воссел одесную Бога и Отца, и туда Он призывает нас поднять взор для того, чтобы видеть, что такое человек, каково наше величие, к чему мы призваны. Вот о чем, в конечном итоге, нам говорит воплощение, жизнь, Страстная неделя, крест, живоносный гроб, сошествие во ад и Воскресение Христово: о человеке, о том, что человек значит для Бога и как потенциально велик человек. Это нас призывает к тому, чтобы вырасти трудом, подвигом или, вернее, открытостью Богу в такую меру, чтобы град человеческий постепенно вырос в меру Града Божия, то есть стал так глубок, так широк, так возвышен и так свят, что первым гражданином этого Града мог бы быть Иисус из Назарета, Сын Божий, ставший Сыном Человеческим. Вот это наше призвание, это – цель мироздания, это – надежда наша.
Эволюция образа Отца и христианская вера {235}
Один из отцов Церкви говорит, что понятие Отец больше и значительнее, чем понятие Бог: Бог означает отдаленность и различение, Отец же, напротив, – отношение, подобие, связь и даже соприсущность.
Если мы говорим о Боге как об Отце, то видим в Нем источник и причину нашего бытия. Он обладает творческой энергией и обладает как властью, так и авторитетом, силой убеждения, у Него – вся глубина бытия, и это бытие Он нам передает. В этом смысле Он одновременно источник и цель. Это важно, потому что мы привыкли думать об Отце только как об источнике, говорим ли мы о физическом, о духовном отце или о Боге Отце. Эсхатологически
235
Пер. с нем. Е. В. Шохиной по изд.: «Wandel des Vaterbildes und christlicher Glaube». Orthodoxe Beitrage V. PHILOXENIA. Hrsg. von I. Friedeberg. Marburg/Lahn, 1973. Публ.: Альфа и Омега. 1999, № 3(21).
Все люди призваны к тому, чтобы быть такими, как Христос, то есть соединенными с Богом так, чтобы Он действительно, а не только аллегорически стал нашим Отцом. Святой Ириней Лионский пишет: если мы действительно являемся телом Христовым, то придет время в завершении времен, когда мы в Единородном Сыне станем единородным сыном. В нашем единстве из общества отдельных человеческих личностей мы станем единой человеческой личностью, человеком. В другом месте он говорит, что Божии слава и прославление – человек, выросший в полную свою меру.
В этом смысле мы можем видеть связь между Отцом, Богом, и нами, но ее можно понять только в том случае, если мы знаем, что никто не знает Отца, кроме Сына. Христос – единственный и совершенный Сын Своего Отца, и у Него – такой Отец, Который – единственный – с нашей точки зрения, не составляет «проблемы».
Славлю Тебя, Отче, Господи неба и земли, что Ты утаил сие от мудрых и разумных и открыл то младенцам; ей, Отче! ибо таково было Твое благоволение. Все предано Мне Отцем Моим, и никто не знает Сына, кроме Отца; и Отца не знает никто, кроме Сына, и кому Сын хочет открыть (Мф 11:25-27).
Но это – Откровение не только в слове или в действии, но и в бытии. Мы можем познать Отца и отношение между Отцом и Сыном только во Христе и через Христа, если сами станем живой частью Тела Христова. Во Христе мы открываем Отца, так как Он, Христос, – наш Брат и даже больше чем Брат, ибо Он стал с нами одним. Благодаря этому мы и вступаем в отношения с Отцом.
Сейчас это означает для нас еще и надежду, наше эсхатологическое ожидание исполнения времен. Но фактически мы действуем и думаем в трагической ситуации, в которой мысли и понятия основываются на образах, возникающих в эмпирическом опыте человека. В этих пределах мы можем что-то понимать об Отце посредством нашего человеческого знания: в нем и через него мы можем что-то предугадать, однако полностью постичь это мы еще не в силах, так как время для нас еще не пришло.
В нашем сегодняшнем мире речь об отце идет с двух точек зрения: во-первых, в связи с безотцовщиной в семьях, где отцов или уже нет, или никогда не было. Там, где такая ситуация образовалась из-за войны, она – часть мировой трагедии. Но гораздо трагичнее, если отец побыл недолго, только чтобы стать отцом, но не остался, чтобы отцом быть. В мире много детей, у которых нет отца в том смысле, что у них нет отношений с отцом, а есть отец только в том смысле, что кто-то стал причиной их существования. Но отец не остался присутствовать в их жизни, потому что в настоящее время отцы не берут на себя ответственности или даже ее вовсе не чувствуют.
Во-вторых, проблема отца возникает в напряженности между властью (potestas) и авторитетом (auctoritas). Potestas означает, что некто обладает властью, auctoritas – что его слово и само его существо обладает силой убеждения, а это не одно и то же.
Особенность нашей современной молодежной проблемы состоит не в том, что наша молодежь – иная в сравнении с молодежью прошлого, но в том, что многих в молодежной среде больше не интересует старшее поколение. И это нельзя считать исключительно виной младшего или старшего поколения. Вся система, в которой мы живем, стала другой, нежели была в прошлом. Было время, когда дети, молодое поколение, жили вместе со старшими. Все можно было узнать о жизни из опыта старших. Поэтому младшее поколение могло видеть в старшем мудрость; те, кто дольше прожил и накопил больше опыта, могли им поделиться. У сегодняшнего поколения дело обстоит совершенно не так. Часто даже малые дети уже не живут в семье. Школа, университет, группы в молодежной организации находят у молодежи гораздо больше внимания, чем семья, и там молодежь получает доступ к опыту мира, науки – всего, чем старшее поколение не владеет. Молодежь не нуждается в нас в том же смысле, что раньше: сегодня у нас не больше знаний, чем у них, и опыт, который они получают через воспитание за пределами семьи, для них зачастую гораздо обширнее и важнее, чем тот, который передает им семья.