Труды
Шрифт:
То, что я сейчас сказал об иконе, можно сказать и о других выражениях нашего внутреннего опыта о Боге, о себе, о мире, в котором мы живем, о той группе человечества, которой мы принадлежим, отраслью которой мы являемся. И вот если задуматься, то что мы можем постичь из созерцания иконы? Конечно, не анализ различных элементов: это откровение божественное, это дар благодати, это учение Церкви, это личная борьба за спасение данного человека, это его приобщенность к общине, в которой он живет, которая ему дает веру и ее питает, это принадлежность вселенской Церкви…
Есть еще другое, о чем мне хочется сказать в этом контексте, но взяв иной пример. Некоторые из вас, зная, как я мало понимаю в музыке, удивятся, что я именно этот пример выбрал, но он мне доступнее, чем некоторые другие. Когда композитор пишет музыку – что случается? Нечто идет из иных глубин, а нечто уйдет в другие глубины. Я поясню эту странную фразу. Человек воспринимает всей жизнью, всем своим существом нечто: это
Но здесь процесс не останавливается. Эту музыку будут слушать люди, и каждый человек через эту музыку приобщится опыту данного композитора. Этот опыт не будет полнотой того, что композитор пережил. Он пережил красоту, глубину, правду во всей полноте, он ее выразил, сколько умел, но и это ограниченное, относительное выражение открывает путь другим людям к тому, чтобы обратиться к этой красоте, к этой правде, к этой истине, и каждый ее будет воспринимать в меру своих способностей. Я сейчас имею в виду не музыкальные способности, а ту глубинную восприимчивость, которая в каждом человеке есть, на звук, на цвет, на линии и на многое другое – к этому мы еще вернемся.
А дальше каждый человек уже становится иным. Через прозвучавшую музыку он приобщился к тому, чего не умел услышать сам. И теперь в нем начался процесс познавания себя самого, познавания того, что выше, шире, глубже его самого. Для человека, который совершенно невосприимчив к музыке, может показаться, что вся музыка сводится к листу бумаги, на котором начертаны странные знаки. Эти знаки оживают тогда, когда сам человек начинает их читать, не от образования, а от внутреннего приобщения к тому, что вложено в их сочетание, в их гармонию, и когда он находит ключ этой гармонии. Таким образом, можно представить, что человек может видеть партитуру и не уметь ее прочесть или может услышать руку, которая исполняет на рояле или на другом инструменте эту музыку, и заколебаться внутренне, прислушаться и услышать внутри себя то, чего он раньше не слыхал.
Это относится также к иконописи, это относится также к речи. Есть одно место в каноне Андрея Критского, где говорится, что царь Давид написал, как на иконе, песнь {251} . Это сказано о покаянном псалме (Пс 50), в котором Давид выразил весь свой ужас перед собой, весь свой ужас перед своим преступлением, перед Богом, перед человеком, все свое покаяние, разбитость своего сердца и души, крик отчаяния и надежды. До нас доходит этот крик в непостижимом богатстве через душу человека, который пережил ужас греха прелюбодейства и убийства (2 Цар 11-12) и сумел увидеть, пережить, глубоко раскаяться и выразить свое покаяние в словах. В каноне Андрея Критского этот псалом называется иконой, в том смысле, что через эти слова стало доступно для другого то, что осталось бы для него непостижимым, невидимым, неслыханным. Никто, встречая царя Давида, не мог бы прочесть в нем ни его греха, ни его покаяния. Икона – это подобие, это изображение, которое никогда не может быть совершенным, потому что изображение никогда не может совпадать с полнотой реальности, но достаточно реально, чтобы ударить нас в душу и – да, приобщить нас к тому опыту, который вписан, врезан в эту икону. Когда мы читаем псалом, мы приобщаемся к ужасу Давида, и одновременно раскрывается перед нами наш собственный ужас о себе самих. Когда мы слушаем церковные песнопения или даже не церковную, а просто великую музыку, мы приобщаемся к тому, что ее автор познал. Когда мы приобщаемся к иконописи, мы приобщаемся к тому, как этот отдельный человек приобщился опыту всецерковному и одновременно внес в этот опыт что-то настолько личное, что этот опыт зазвучал, ударил нас в душу, раскрыл в нас понимание, которого раньше не было.
251
Понедельник. Песнь 7, тропарь 6: «Давид иногда вообрази, списав яко на иконе песнь, еюже деяние обличает, еже содея, зовый: помилуй мя, Тебе бо единому согреших всех Богу, Сам очисти мя». Русск. пер. Н. Кедрова (М., 1915 [репр. СПб: Сатисъ, 1992]): «Некогда Давид, как бы живописуя на картине, начертал песнь, которою он обличает совершенный им проступок, взывая: „Помилуй мя, ибо пред Тобою Единым Богом всех согрешил я: Сам очисти меня«».
Я это все говорю, потому что мне кажется очень важным именно так читать Священное Писание: как рассказ не о событиях, которые интересны или которые надо запомнить или знать, а о явлении через живых людей, которые пережили это до самых глубин своей души, опыта встречи с Богом, опыта о том, каков
Вот о чем я хотел бы провести в этом году ряд бесед: посмотреть, что мы познаём о Боге через Его творение. Да, я знаю, Писание говорит: небеса поведают славу Божию (Пс 18:2), но речь не идет о том, чтобы изумиться перед этой красотой и оставить ее в стороне, вне себя. Надо задуматься над тем, что значит Божие действие творения, что значит судьба всей твари, что значит для Бога и для нас наше сотворение, наше падение, наше спасение, какова судьба окружающего нас мира. Вот ради чего мы должны углубиться в чтение Священного Писания.
Священное Писание нам говорит, и опыт наш подтверждает, что Бог в Своей Сущности непостижим, что Его ни определить, ни описать нельзя, хотя познать Его каким-то образом возможно, – к этому я вернусь. Сам Господь в Священном Писании о Себе говорит: Я есмь Сущий (Исх 3:14), Я – Тот, Который есть. И это Его бытие определяется не какими-то внешними условиями. Он есть самое бытие, Он есть самая сущность бытия, Он есть жизнь во всей полноте, Он есть истина во всей полноте. Но когда мы все это говорим, мы говорим не о том, что сами знаем, а о том, что нам открыто Самим Богом, потому что мы не знаем, что значит «Я есмь Сущий», что значит быть и быть бытием, без условий, без дополнительных каких-то качеств.
К вопросу о том, что значит Я есмь истина (Ин 14:6), мы еще вернемся. Но очень важно нам знать, что в Своей Сущности Бог непостижим. Однако каким-то образом мы Его познаем: и древние писатели, и современные мыслители нам кое-что говорили об этом, порой сравнениями. Одно из самых древних сравнений – это сравнение Бога с солнцем. Нам невозможно опытно знать, что такое солнце, быть солнцем в той мере, в какой солнце является собой. Однако мы его познаем косвенно и вместе с этим сущностно, когда испытываем его как свет, испытываем его как тепло. Мы приобщаемся к тому, что оно собой представляет, но сущности его познать не можем. И православное богословие настаивало издревле на том, что о Боге можно говорить положительно, так же как мы говорим о свете, о тепле, но надо говорить тоже и отрицательно в том смысле, чтобы мы не воображали, будто, сказав нечто положительное о Боге, мы Его можем исчерпать, можем столько о Нем сказать, что о Нем все будет сказано и мы будем знать, что есть Бог. Я хочу вам дать еще пару примеров об этом.
Еврейский богослов Маймонид приводит такой разговор между древним учителем и его учеником. Юноша стал на молитву и, воздев руки к небу, сказал: «Господи, Ты премудр, Ты прекрасен…» – и дальше продолжал прибавлять одно прилагательное к другому. Наставник остановил его и говорит: «Не кощунствуй! Каждый раз, когда ты прибавляешь что-либо к Его описанию, ты Его делаешь мельче, Его ограничиваешь, делаешь Его пленником твоей собственной неполноты» {252} .Православное «отрицательное» богословие именно на этом основано {253} . Есть вещи, которые мы о Боге можем сказать, но мы должны всегда помнить, что это относится не к Его Сущности, а к тому более глубокому или менее глубокому соотношению, в котором мы с Ним находимся.
252
Рабби Моше бен Маймон (Рамбам, Маймонид). «Путеводитель растерянных». М.: Мосты культуры, 2000, гл. 59, с. 307-312.
253
«Отрицательное», или апофатическое (как его принято называть в отличие от «положительного», катафатического), богословие – это, если воспользоваться определением В. Н. Лосского, тот путь в познании Бога, которым пошли греческие отцы Церкви – путь отрицаний. Этот путь «стремится познать Бога не в том, что Он есть (т. е. не в соответствии с нашим тварным опытом), а в том, что Он не есть». Этот путь состоит из последовательных отрицаний сначала всего тварного (даже славы звездных небес), затем самых возвышенных атрибутов, и наконец исключается само бытие. «Бог не есть что-либо, в самой природе своей Он непознаваем, Он не-есть». См.: Лосский В. Н. «Очерк мистического богословия Восточной Церкви. Догматическое богословие». М.: Центр «СЭИ», 1991.