Трущобные люди
Шрифт:
– Да, в Рыбне теперь хорошо, народу сколько сошлось, работы дорогие! – задумчиво проговорил Заплата.
– Нет, на Капказе лучше, там весело, горы! Люблю я их! На будущее лето уеду в Владыкапкай, там у меня знакомые есть, место дадут… Беспременно уеду!.. – чуть слышно, но спокойно и медленно, с передышкой говорил кавказец…
– На Капказ? – спросил Карпушка.
– На Капказ! Я его весь пешком выходил; хотите, ребятки, я вам капказскую походную песенку спою, слушайте!
И он, собравшись с силами, запел надорванным голосом:
ГремитВдруг хрип прервал песню, – кавказец как-то судорожно вытянулся, закинул голову назад и вытянул руки по швам, как во фронте…
– Что это с ним, Заплата?..
– Что? То же, что и с нами будет, умер!
– Эх, братцы, какого человека этот свинец съел: ведь три года тому назад он не человек – сила был: лошадь одной рукой садиться заставлял, по три свинки [8] в третий этаж носил!.. А все свинец копейкинский. Много он нашего брата заел, проклятый, да и еще заест!..
8
Свинка – четыре пуда свинца.
Заплата злобно погрозил кулаком по направлению к богатым палатам заводчика Копейкина:
– Погоди ужо ты!
Один из многих
Было шесть часов вечера. Темные снеговые тучи низко висели над Москвой, порывистый ветер, поднимая облака сухого, леденистого снега, пронизывал до кости прохожих и глухо, тоскливо завывал на телеграфных проволоках.
Около богатого дома с зеркальными окнами, на одной из больших улиц, прячась в углубление железных ворот, стоял человек высокого роста…
– Подайте Христа ради… не ел… ночевать негде! – протягивая руку к прохожим, бормотал он…
Но никто не подал ни копейки, а некоторые обругали дармоедом и кинули замечание еще, что, мол, здоровяк, а работать ленится…
Это был один из тех неудачников, которые населяют ночлежные дома Хитрова рынка и других трущоб, попадая туда по воле обстоятельств.
Крестьянин одного из беднейших уездов Вологодской губернии, он отправился на заработки в Москву, так как дома хлебушка и без его рта не хватит до нового.
В Москве долгое время добивался он какого ни на есть местишка, чтобы прохарчиться до весны, да ничего не вышло. Обошел фабрики, конторы, трактиры, просился в «кухонные мужики» – не берут, рекомендацию требуют, а в младшие дворники и того больше.
– Нешто с ветру по нонешнему времени взять можно? Вон, гляди, в газетах-то пропечатывают, что с фальшивыми паспортами беглые каторжники нарочно нанимаются, чтобы обокрасть! – сказали ему в одном из богатых купеческих домов.
– Разь я такой? Отродясь худыми делами не занимался, вот и пашпорт…
– Пашпортов-то много! Вон на Хитровом по полтине пашпорт… И твой-то, может, оттуда, вон и печать-то слепая… Ступай с богом!
Три недели искал он места, но всюду или рекомендации требовали, или места заняты были… Ночевал в грязном, зловонном
А ночлежный хозяин все требовал за квартиру, угрожая вытолкать его. Кто-то из ночлежников посоветовал ему продать довольно поношенный полушубок, единственное его достояние, уверяя, что найдется работа, будут деньги, а полушубков в Москве сколько хошь.
Он ужаснулся этой мысли…
– Как не так, продать? Свое родное и чужому продать?– рассуждал он, лежа на грязных нарах ночлежной квартиры и вспоминая все те мелкие обстоятельства, при которых сшит был полушубок… Вспомнил, как целых четыре года копил шкуры, закалывая овец, своих доморощенных, перед рождеством, и продавал мясо кабатчику; вспомнил он, как в Кубинском ему выдубили шкуры, как потом пришел бродячий портной Николка косой и целых две недели кормился у него в избе, спал на столе с своими кривыми ногами, пока полушубок не был справлен, и как потом на сходе долго бедняки-соседи завидовали, любуясь шубой, а кабатчик Федот Митрич обещал два ведра за шубу…
– Ты во што: либо денег давай, либо духа чтоб твоего не было! – прервал размышления свирепый, опухлый от пьянства мужик, съемщик квартиры.
– Повремени, а, ты! Сколочусь деньжатами, отдам! Можа, местишко бог пошлет… – молил ночлежник.
– За тобой и так шесть гривен!
– Ведь пашпорт мой у тебя в закладе.
– Пашпорт! Что в нем?! За пашпорт нашему брату достается… Сегодня или деньги, али заявлю в полицию, по этапу беспашпортного отправят… Уходи!
Несчастный скинул с плеч полушубок, бросил его на нары вверх шерстью, а сам начал перетягивать кушаком надетую под полушубком синюю крашенинную короткую поддевочку, изношенную донельзя.
Взгляд его случайно упал на мех полушубка.
– Это вот Машки-овцы шкурка… – вперяясь прослезившимися глазами в черную полу, бормотал про себя мужичок, – повадливая, рушная была… За хлебцем, бывало, к окошку прибежит… да как заблеет: бе-е… бе-е! – подражая голосу овцы, протянул он.
Громкий взрыв хохота прервал его.
Ночлежники хохотали и указывали пальцами:
– А мужик-то в козла обернулся!
– Полушубок-то блеет! – И тому подобные замечания посыпались со всех сторон. Он схватил полушубок и выбежал на площадь.
А там гомон стоял.
Под навесом среди площади, сделанным для защиты от дождя и снега, колыхался народ, ищущий поденной работы, а между ним сновали «мартышки» и «стрелки». Под последним названием известны нищие, а «мартышками» зовут барышников. Эти – грабители бедняка-хитровака, обувающие, по местному выражению, «из сапог в лапти», скупают все, что имеет какую-либо ценность, меняют лучшее платье на худшее или дают «сменку до седьмого колена», а то и прямо обирают, чуть не насильно отнимая платье у неопытного продавца.