Труженики Моря
Шрифт:
– Утром при солнце мы шли еле-еле, а теперь, в тумане – на всех парах.
Гернсеец поднялся к съеру Клюбену и спросил его:
– Капитан Клюбен! Ведь нам опасаться нечего, отчего же мы так быстро идем?
– Что поделаешь, сударь! Нужно наверстать время, упущенное по вине пьянчуги рулевого.
– Что правда, то правда, капитан Клюбен.
– Спешу добраться до места, – присовокупил Клюбен. – Хватит с нас и тумана, нечего нам дожидаться ночи.
Гернсеец подошел к малоэнцам и заявил:
– Капитан у нас превосходный.
По временам нависали широкие,
Дюранда прошла мимо парусника, вставшего из предосторожности на якорь. То был «Шильтиль» с острова Гернсея.
Шкипер парусника обратил внимание на скорость хода Дюранды. Ему показалось также, что она взяла неправильный курс. Чересчур уж она отклонялась к западу. Он удивился, увидев пароход, несущийся на всех парах в тумане.?
Часам к двум мгла сгустилась до того, что капитан Клюбен вынужден был покинуть мостик и подойти к рулевому.
Солнца не стало: туман поглотил все. Белая мгла заволокла Дюранду. Плыли в тусклом рассеянном полусвете. Не видно было больше неба, не видно и моря.
Ветер совсем стих.
Даже ведро с терпентином, подвешенное на кольцо под мостиком между колесными кожухами, ни разу не качнулось.
Пассажиры примолкли.
Но парижанин все же напевал сквозь зубы песенку Беранже:
Однажды бог проснулся…
К нему обратился кто-то из малоэнцев:
– Вы из Парижа, сударь?
– Да, сударь.
И выглянул в окно…
– Что там делается?
С землей случилось что-то…
– В Париже, сударь, – кавардак.
– Значит, на суше то же, что и на море.
– Да, дело дрянь с этим туманом.
– Как бы из-за него не случилось несчастья.
– И к чему все эти несчастья? Чего ради бывают несчастья? – разрааился парижанин. – На что нужны несчастья? Взять, например, – пожар в Одеоне [142] . Сколько семей обездолено! Разве это справедливо? Конечно, сударь, мне неизвестны ваши религиозные воззрения, – но лично я этого не одобряю.
142
Пожар в Одеоне. – Имеется в виду пожар в парижском театре Одеон, происшедший в 1818 г.; кроме здания театра, сгорели и соседние дома.
– Я тоже, – сказал малоэнец.
– Все, что происходит на нашей планете, сплошная неразбериха, – продолжал парижанин. – Я подозреваю, что господь бог ни на что не обращает внимания.
Малоэнец почесал затылок, точно стараясь понять.
Парижанин не умолкал:
– Господь бог в отлучке. Нужно бы издать декрет, обязывающий его сидеть на своем месте. Он прохлаждается на даче, и ему не до нас. Вот все и пошло вкривь и вкось. Ясно, милейший, что богу надоело управлять людьми, он отдыхает, а его наместник, ангелок из семинаристов, дурачок с воробьиными
В слове «воробьиными» он проглотил две гласные, на манер мальчишки из предместья.
Капитан Клюбен, подойдя к собеседникам, положил руку на плечо парижанина и промолвил:
– Довольно! Осторожней, сударь, в выражениях. Ведь мы на море.
Больше никто не сказал ни слова.
Минут через пять гернсеец, который все это слышал, шепнул на ухо малоэнцу:
– Капитан у нас верующий.
Дождя не было, но все вымокли. Отдать себе отчет в том, куда держит путь корабль, можно было лишь по возраставшему чувству тревоги. Казалось, всех охватило уныние. Туман порождает тишину на океане; он усыпляет волны, душит ветер. Что-то жалобное и беспокойное было в хриплом дыхании Дюранды среди этой тишины.
Ни одного корабля больше не попадалось навстречу. Если вдали, где-то у Гернсея или Сен-Мало, и шли суда, не застигнутые туманом, то для них Дюранда, поглощенная мглою, была невидимкой, а дым, стелившийся за нею и словно идущий ниоткуда, вероятно, казался им черной кометой на белом небе.
Вдруг Клюбен закричал:
– Мерзавец! Куда ты повернул? Ты что? Погубить нас хочешь? На каторге тебе место! Прочь отсюда, пьяница!
И схватил румпель.
Посрамленный рулевой спрятался на носу парохода.
– Теперь мы спасены! – воскликнул гернсеец. – Пошли на той же скорости.
Часам к трем нижние пласты тумана стали подниматься, и море приоткрылось.
– Не по душе мне это, – заявил гернсеец.
И в самом деле, только солнце или ветер могли разогнать туман. Если солнце – хорошо; если ветер – плохо. Но для солнца было слишком поздно. В феврале солнце к трем часам уже теряет силу. А ветер на переломе дня ничего хорошего не сулит. Часто он – сигнал к урагану.
Впрочем, если ветер и был, то его почти не чувствовалось.
Клюбен управлял судном, не спуская глаз с компаса, держа руку на румпеле, и пассажиры слышали, как он цедил сквозь зубы:
– Нельзя терять времени. Мы здорово запаздываем изза этого пьяницы.
Его лицо, впрочем, ничего не выражало.
Море уже не было так спокойно под пеленой тумана.
Пробегали волны. По воде стелились холодные блики. У моряка вызывают беспокойство световые зайчики в волнах. Они говорят о том, что верховой ветер прорвал туман. Туман поднимался. Но оседал вновь, становясь еще плотнее. Порою все заволакивала непроглядная мгла. Пароход очутился в настоящем заторе тумана. Страшный круг временами разжимался, открывая кусочек небосклона, затем смыкался, словно клещи!
Гернсеец, вооруженный подзорной трубой, стоял на носу парохода, как часовой.
Блеснул просвет, и снова наступил мрак.
Гернсеец испуганно окликнул капитана:
– Капитан Клюбен!
– Что такое?
– Ведь мы идем прямехонько на Гануа!
– Ошибаетесь, – сдержанно ответил Клюбен, – Я в этом уверен, – настаивал гернсеец.
– Этого не может быть.
– Я только что видел утес на горизонте, – Где же?
– Вон там.
– Там открытое море. Этого не может быть.