Тщетная предосторожность
Шрифт:
– Поеду домой, – сказал он резко и добавил: – Ваш шофер в церкви сказал кое-кому, что Микаэла больна. Буду весьма обязан, если это останется официальной версией для моих соседей и всех в округе. Не хочется выглядеть полным болваном.
Говорил он с обычной напыщенностью, но Синтия от души его пожалела.
– Конечно, – поспешно заверил Роберт. – Что касается нас, это будет единственная версия происшедшего. Позднее, когда вы сочтете удобным для себя, помолвка может быть расторгнута по взаимному согласию.
– Благодарю вас, – снова сказал Артур и попрощался с большим достоинством.
Проводив
– Спасибо вам за все, – сказал он. – Если бы не вы, Хью не успел бы сюда вовремя.
– Не нужно меня благодарить, Роберт. Почему вы продаете «Березы»?
Он отвел глаза.
– Я уезжаю.
У нее вдруг мучительно сжалось сердце.
– Почему? – воскликнула она. Наступило молчание, потом Роберт ответил:
– Я должен вам что-то показать.
Он направился к двери, Синтия пошла за ним. К ее удивлению, они поднялись по лестнице наверх, и, когда повернули к Южному крылу, ей все стало ясно. На мгновение ею овладели страх и растерянность.
Она не знала тайны Роберта и опасалась ее узнать. Против воли она заставила себя следовать за ним. Он шел, высоко подняв голову, но лицо было усталое, бледное как полотно.
Роберт раскрыл дверь в коридор этого крыла дома. Как и говорила Сара, все утопало в роскоши, повсюду огромные вазы с цветами. Синтии казалось, они идут как во сне, даже звук шагов поглощался толстым пушистым ковром. В конце коридора Роберт остановился и первый раз посмотрел ей прямо в глаза.
– Вам не страшно? – спросил он.
Синтия не знала, что ответить. Ей действительно было страшно, но почему – она не могла понять. Роберт открыл дверь.
Синтия хорошо знала эту комнату – спальню своей матери, огромную, просторную, с окнами, выходящими на розарий.
Шторы были опущены. В полумраке благоухали оранжерейные цветы, чувствовался тонкий, еле уловимый аромат пряных духов.
Кровать была в алькове на постаменте – к ней вели три ступени. Огромная кровать из позолоченного резного дерева. Роберт неожиданно нагнулся и включил лампу. У Синтии перехватило дыхание.
На кровати, вся в белом, лежала женщина. Руки сложены на груди, в ладонях единственная белая лилия. На мгновение Синтия приняла женщину за спящую, потом, вглядевшись в неподвижные черты, закрытые глаза, смутную улыбку счастья, застывшую на губах, поняла – это покойница. Надо лбом золотистым нимбом сияли на фоне атласной подушки рыжие волосы. И Синтия догадалась.
– Ваша матушка? – прошептала она еле слышно.
– Да, – ответил Роберт. – Скончалась ночью. Она тяжело болела последние три недели, претерпевала тяжкие муки, и можно лишь благодарить судьбу, что страдания позади.
Синтия смотрела на умиротворенное лицо. Когда-то женщина эта была, наверно, очень хороша собой. О многом хотелось спросить, многое узнать, но эти минуты принадлежали не Роберту, а его матери. Повинуясь душевному порыву, Синтия опустилась у кровати на колени, склонив голову и закрыв лицо руками. Роберт преклонил колени рядом с ней.
Синтия пыталась молиться за душу, отошедшую в иной мир, за покой
– Я хочу принести ему счастье, – молилась она. – Помоги, помоги мне в этом!
Она поднялась, ничего не различая от слез, и Роберт взял ее под руку и вывел из спальни, закрыв за собой дверь.
В коридоре ждала Зелли, она горько плакала, глаза покраснели и опухли. Роберт погладил ее по плечу, стараясь утешить, и в молчании он и Синтия прошли через коридор, закрыв за собою дверь в Южное крыло.
Они вернулись в библиотеку, и Синтия знала – настал час, когда ей будут доверены все тайны. Синтия опустилась на широкий, выложенный подушками подоконник. Роберт стоял рядом, руки в карманах, взгляд устремлен вдаль. Немного погодя он заговорил:
– Мне нужно очень многое вам поведать, но трудно решить, с чего начать. Я отвел вас наверх, и вы видели мою мать, я хотел, чтобы вы простились с нею. Единственной женщиной в моей жизни, которую я любил, кроме вас.
– Сколько времени она пробыла здесь, Роберт? Почему я ни разу ее не видела?
– Жаль, конечно, что я вам не открыл своей тайны. Но я боялся. То, что моя мать здесь, не должно было быть известно никому.
– Но отчего?
– Считалось, что она давно умерла, – ответил Роберт.
Синтия смотрела на него пораженная, и на мгновение он заглянул ей в глаза.
– Я расскажу, ничего не скрывая, – начал он. – Моя мать была женщиной, любившей жизнь и житейские радости. Она любила мужчин, они любили ее. Она могла бы показаться кому-то избалованной, но мы любим людей не такими, какими они должны быть, а такими, как есть.
Синтия встрепенулась. Совсем недавно она сделала для себя такой же вывод, но она не стала перебивать Роберта.
– Она была замужем четыре раза, четвертый брак был роковой ошибкой. Ее прежние мужья были джентльменами, а этот – мерзавец, человек низкого происхождения, необузданных страстей, ревнивый до безумия. Он прогнал меня от матери. Мы с ней всегда жили вместе, много лет, в ладу и согласии. Но он был слишком ревнив, чтобы выносить ее привязанность ко мне. Он разлучил ее с друзьями, с привычным образом жизни. Он увез ее в Мексику, там у него было свое дело, и там он чуть не довел жену до сумасшествия своими дикими страстями, сценами из-за любого пустяка. Мама была уже немолода, не могла похвалиться здоровьем. Она серьезно заболела, тем не менее этот безумец не давал ей покоя. Наконец она написала мне письмо с отчаянной просьбой помочь, и я тотчас отправился в Мексику, но опоздал.
В день моего приезда у нее с мужем случилась кошмарная сцена из-за какой-то ерунды. Не в силах больше терпеть, доведенная до крайности, она схватила стилет, которым разрезала книги, и нанесла мужу удар в горло. Он умер через два часа после того, как я приехал.
Я решил, что есть только один выход – тайком увезти мать из Мексики. Она совершенно потеряла рассудок, и ей даже не угрожал суд за убийство, но ее наверняка упрятали бы в сумасшедший дом – а подобные заведения в Мексике отнюдь не из приятных! Я сумел ее увезти, но, к несчастью, муж ее был американским гражданином.