Туарег
Шрифт:
Лейла показала вокруг себя:
– Нам нужно свернуть лагерь.
– Лагерь останется здесь… Мои люди будут ждать твоего мужа.
Лейла впервые занервничала, и ее голос слегка задрожал, в нем зазвучала мольба:
– Но ведь это все, что у нас есть!
Малик презрительно рассмеялся:
– Прямо скажем, немного… Но там, куда вы отправляетесь, вам даже это не понадобится. – Он сделал паузу. – Ты же понимаешь, что я не могу передвигаться по пустыне с грузом одеял, ковров и посуды, как какой-нибудь махарреро. – Он подал знак одному из солдат: – Трогайтесь. Али! Останешься здесь с четырьмя солдатами.
Спустя пятнадцать минут Лейла обернулась, чтобы в последний раз взглянуть вниз, на дно крохотной ложбины, на воду гвельты, на свои хаймы и шерибы, на загон для коз и угол около тростника, где паслись верблюды. Это и ее мужчина – вот и все, чем она владела в жизни, не считая сына, которого несла на руках, и ей стало страшно, что она больше не увидит ни своего дома, ни мужа. Она повернулась к Малику, который остановился рядом с ней.
– Что тебе на самом деле нужно от нас? – поинтересовалась она. – Я никогда не видела, чтобы женщин, стариков и детей использовали в мужских разборках… У твоей армии так мало сил, что в борьбе с Гаселем ей понадобились мы?
– У него есть кое-кто, кого мы желаем заполучить, – прозвучало в ответ. – А теперь и у нас есть кое-что, что ему нужно… Мы пользуемся его методами, и пусть скажет спасибо, что мы не перерезали горло никому из спящих. Мы предложим ему сделку: одного человека в обмен на всю семью.
– Если этот человек был его гостем, он не сможет ее принять. Наш закон это запрещает.
– Ваш закон уже не существует! – Малик эль-Хайдери уселся на камень, закуривая сигарету, в то время как колонна солдат и пленников начала спуск с каменистого холма в сторону равнины, где ждали автомашины. – Ваш закон, принятый туарегами для удобства исключительно туарегов, не имеет силы перед национальными законами. – Он выпустил струю дыма в лицо женщине. – Твой муж не захотел понять это по-хорошему, и теперь наша задача объяснить ему это по-плохому. Нельзя поступать так, как поступил он, потому что, дескать, ваш обычай это позволяет и пустыня слишком велика. Когда-нибудь он вернется и должен будет понести наказание. Если он хочет, чтобы его жена и дети оказались на свободе, то ему придется сдаться, чтобы его судили.
– Он никогда не сдастся, – убежденно заявила Лейла.
– В таком случае тебе следует свыкнуться с мыслью о том, что ты больше никогда не будешь свободной.
Она не ответила, устремив долгий взгляд в ту точку тростника, где, как ей было известно, прятался негр Суилем, а затем, словно навсегда распростившись со всем своим прошлым, повернулась и начала спускаться вслед за своей семьей.
Малик эль-Хайдери докуривал сигарету и жадно следил за плавным покачиванием бедер женщины. Наконец он с досадой отшвырнул окурок и не спеша двинулся за ней.
Гасель что-то увидел, как только забрезжил дневной свет, решив, что зрение его обманывает, однако по мере приближения все больше убеждался в том, что это было что-то, он не знал что, но оно выделялось на поверхности, лишенной какой-либо неровности.
Солнце начало припекать, и мужчина понял, что пора прервать движение и разбить лагерь, не дожидаясь, пока верблюдица, хромавшая с полуночи, рухнет окончательно. Однако любопытство оказалось сильнее, и он принудил животных сделать еще
Натянул полог над животными и человеком, который был всего лишь мертвым грузом, проверил, все ли в порядке, и пешком, не торопясь, двинулся дальше, стараясь не волноваться и не расходовать скудные запасы сил, несмотря на желание броситься бежать и поскорее добраться до места.
В двухстах метрах у него уже не оставалось сомнений: белое пятно, выделявшееся на фоне белой равнины, оказалось мумифицированным и почти нетронутым, благодаря сухости атмосферы, скелетом большого верблюда с уздечкой.
Он рассмотрел его вблизи. Огромные зубы скалились в печальной улыбке смерти, из глазниц исчезли глаза, а несколько прорех в шкуре демонстрировали абсолютную пустоту нутра.
Верблюд лежал на коленях, вытянув шею на песке, и смотрел в ту точку, откуда пришел Гасель, то есть в сторону северо-востока, а значит, он прибыл с юго-запада, потому что верблюды, умирая от жажды, всегда устремляются к пункту следования – своей последней надежде.
Гасель не знал, радоваться ли ему или огорчаться. Это был скелет мехари, хоть что-то нарушило однообразие пейзажа, сопровождающего их вот уже несколько дней, но если он издох здесь, стало быть, за его спиной не существует никакого намека на воду.
Хромая верблюдица скоро околеет тут же, неподалеку, и тоже превратится в мумию с пустыми глазницами. Каждый из них обозначит середину пути. Мертвые, они соединили север с югом «пустой земли» Тикдабры.
В таком случае на что остается надеяться ему, Гаселю, которому приходится следовать дальше с двумя истощенными верблюдами и человеком, отказавшимся от борьбы, в котором лишь ему с трудом удавалось поддерживать жизнь?
У него не было желания отвечать, поскольку ответ был известен, и он предпочел задаться вопросом, кто бы мог быть хозяином этого белого мехари и что с ним случилось.
Он осмотрел шкуру и части черепа, не засыпанные песком. В любой части пустыни он смог бы подсчитать, как давно животное пало, но здесь, где было до такой степени жарко и сухо, речь могла идти как о трех годах, так и о ста.
Это была мумия, а Гасель не очень-то разбирался в мумиях.
Он почувствовал, что жара начинает его угнетать, и повернул обратно. Он возблагодарил тень и внимательно изучил лицо Абдуля эль-Кебира: тот задыхался, будучи не в силах дышать нормально. Гасель зарезал верблюдицу и напоил его кровью и почти протухшей жидкостью из желудка, которой и было всего ничего, на шесть пальцев в латунном ковшике. Хорошо еще, что Абдуль был без сознания, в противном случае он ни за что не смог бы проглотить подобную гадость. Гасель всерьез задался вопросом, а не убьет ли это его спутника, принимая во внимание, что тот не привык, как туареги, пить гнилую воду.
«Какая разница – от чего он умрет: от этого или от жажды? – размышлял Гасель. – А если все обойдется, это поможет ему продолжить путь».
Затем он лег, собираясь поспать, однако на этот раз сон не пришел, как всегда, мгновенно, вызванный усталостью после долгого пути. Ему не давал покоя скелет мертвого верблюда, один-одинешенек в сердце равнины, и он старался представить себе безумного туарега, который бросил вызов Тикдабре, отправившись из Гао или Томбукту на поиски северных оазисов.