Туарег
Шрифт:
Это был народ, который с тех пор, как появился на Земле, умел брать для себя самое лучшее из того, что ему предлагали, отвергая все, что стесняло его свободу и его характер. Даже зная, что с ними нет никакого сладу, Абдуль эль-Кебир был бы горд и счастлив стать их лидером.
Туареги сумели бы принять и понять то, что он пытался предложить, никогда бы его не предали и не позволили другим его предать, потому что когда люди их племени клялись повиноваться аменокалю [35] ,
35
Вождь. – Примеч. ред.
А вот жители побережья, которые превозносили его до небес, когда он изгнал французов, впервые дав им родину и основание гордиться собой, не сумели выполнить клятву верности и забились как можно глубже в свои убогие хижины, едва почуяв опасность.
– Что значит быть социалистом? – спросил его Гасель в первый вечер, когда они еще испытывали желание разговаривать и ехали рядом на раскачивающихся верблюдах.
– Стремиться к тому, чтобы справедливость была одинаковой для всех.
– Ты социалист?
– Более или менее.
– Ты считаешь, что все – и имохаги, и слуги – равны?
– Перед законом? Да.
– Я говорю не о законе. Я говорю о том, полностью ли мы, слуги и хозяева, равны.
– В каком-то роде… – Абдуль хотел выяснить, куда тот клонит, чтобы не попасть впросак. – Вы, туареги, единственные люди на земле, которые все еще держат рабов и не стыдятся этого. Это несправедливо.
– У меня нет рабов. У меня есть слуги.
– Неужели? А как ты поступаешь, если кто-то убегает и больше не хочет работать на тебя?
– Я его разыскиваю, наказываю плетьми и возвращаю обратно. Он родился в моем доме, я давал ему воду, пищу и защиту, когда он не мог о себе позаботиться. Какое он имеет право забыть об этом и уйти, когда я стал ему не нужен?
– Право на собственную свободу. Ты бы согласился стать чьим-то слугой на том основании, что он кормил тебя, когда ты был ребенком? До какого времени ты должен выплачивать этот долг?
– Ко мне это не относится. Я родился имохагом. Они родились акли.
– А кто так распределил, что имохаг выше акли?
– Аллах. Если бы это было не так, он не сделал бы их трусливыми, вороватыми и услужливыми. И не сделал бы нас смелыми, честными и гордыми.
– Черт побери! – воскликнул Абдуль. – Из тебя бы вышел самый что ни на есть фанатичный фашист…
– А кто такой фашист?
– Тот, кто провозглашает свой род наивысшим из всех.
– В таком случае я фашист.
– Ты и правда фашист, – убежденно сказал Абдуль. – Хотя я уверен в том, что если бы ты знал, что это на самом деле значит, то отказался бы от этого.
– Почему?
– Ну
Но этот другой случай так и не представился, и у Абдуля появилась уверенность, что вероятность того, что он представится, уменьшается с каждым днем, поскольку их изматывали усталость, жара и жажда, и даже чтобы просто выговорить какое-то слово – требовалось сверхчеловеческое усилие.
Когда Гасель наконец совсем проснулся, он свернул лагерь и в очередной раз уложил вещи, погрузив их на трех верблюдов.
Кивком головы он показал на четвертого:
– Нам придется зарезать его сегодня вечером.
– Он привлечет грифов, а грифы привлекут самолеты. Те выйдут на наш след.
– Грифы не рискуют залетать в «пустую землю»… – Гасель взял небольшой оловянный ковшик, налил в него воды и передал Абдулю: – Воздух слишком горячий.
Тот с жадностью выпил и снова протянул черпак, но туарег уже плотно закрыл гербу:
– Больше нет.
– Это все? – изумился Абдуль. – Я даже не смочил горло.
Гасель опять показал на верблюда:
– Сегодня вечером попьешь его крови. И поешь мяса. Завтра начинается Рамадан.
– Рамадан? – удивленно переспросил Абдуль. – Ты считаешь, что мы в состоянии соблюдать пост в подобном положении?
Он мог бы поклясться, что туарег улыбнулся.
– Кто же лучше нас смог бы соблюсти его в настоящий момент? – поинтересовался тот. – И разве есть лучшее применение нашим страданиям?
Животные встали на ноги, и Гасель протянул руку Абдулю, чтобы помочь ему подняться.
– Идем! – подбодрил он. – Нам предстоит длинный путь.
– Сколько дней продлится это мучение?
Гасель уверенно ответил:
– Я этого не знаю. Клянусь тебе, что не знаю. Помолимся о том, чтобы Аллах сделал его как можно короче, но даже он не в силах уменьшить пустыню. Такой он ее создал, такой она и останется.
Старший сержант Малик эль-Хайдери твердо заявил в очередной раз:
– Никто не зачерпнет воды ни из этого колодца, ни из любого другого в пятистах километрах вокруг до тех пор, пока я не выясню, где прячется семья Гаселя Сайяха.
Старик бессильно пожал плечами:
– Они уехали. Подняли лагерь и уехали. Откуда нам знать куда?
– Вам, туарегам, известно все, что творится в пустыне. Верблюд ли подохнет, коза ли заболеет – слух тут же передадут из уст в уста. Не знаю уж, как вы это делаете, но это так. Ты считаешь меня дураком, если собираешься заставить меня поверить, что целая семья со своими хаймами, скотом, детьми и рабами может перебраться из одного места в другое так, что никто этого не заметил.
– Они уехали.