Туфельки для мамы чемпиона
Шрифт:
Дверь открыла его тётка пани Анна. Беата поздоровалась. — Я Беата Торочинская, дочь пани Юлии. Одноклассница Роберта. Он не пришёл в школу. Пани Анна устало прислонилась к косяку двери. Вытерла руки об фартук. — Он уехал. — Куда? Учебный год же. — В Варшаву. — Надолго? — Даст Бог, навсегда. У Беаты задрожал подбородок. Но она взяла себя в руки. — А почему? — только и могла спросить. — Его отобрали в интернат для одарённых детей. Как победителя олимпиад. Приезжали товарищи из столицы. Роберта пригласили. Там всё за государственный счёт. Форма, общежитие, питание и обучение. Лучшие педагоги.
Она хотела ещё попросить передавать Роберту привет, если он будет писать. Но подумала, что это неприлично. Им почти пятнадцать. Ещё подумают про них не весть что.
Едва за тётей Роберта закрылась дверь, Беата опрометью кинулась домой. Так быстро она ещё не бегала. Добравшись до своей улицы, рухнула на скамейку. Лёгкие горели. Слезы душили. Сколько она просидела, пытаясь прийти в себя, она не помнила. Вернулась домой и закрылась в комнате, отказавшись от ужина.
Ночью у Беаты поднялась температура. И ближайшие три дня она провела в постели.
— Это из-за того мальчика. Помнишь? — объяснила пани Юлия мужу. — Который хотел стать пилотом? — Да. Роберт Тухольский. Он уехал в математический интернат в столицу. Так что может быть станет большим учёным, и мы ещё за него порадуемся. — Я бы больше порадовался, если бы он всё-таки стал пилотом, как мечтал. — Ох, Михал, у тебя никаких больше настоящих мужских профессий не существует. Только пилоты, — рассмеялась пани Юлия.
Глава 4
4.
Только через месяц после отъезда Роберта в столицу Беата наконец призналась себе, что скучает. По его взгляду из-под длиннющих тёмных ресниц, когда он отвечает у доски, а смотрит по привычке только на неё. И даже по почти ласковому детскому прозвищу "Жабка".
Жабой её уже никто не называл. Потому что из нескладного большеротого ребёнка Беата Торочинская превратилась в стройную девушку с глазами в половину лица. И чуть великоватый рот уже никто не замечал. Фигура Беаты перетягивала всё внимание на себя.
Музыкальная школа была закончена. Французским они с мамой баловались дома. Нужно было задумываться о будущем.
Для себя Беата ничего лучше не придумала, как готовиться в педагогический на факультет иностранных языков, русское отделение. Только вместо английского, с которым поступало большинство, Беата решила сдавать французский. Так шансов больше.
А ещё они с мамой съездили в Москву. Это была давняя мечта обеих. Пани Юлия помнила этот город обрывками. Детские воспоминания всегда яркие. Красные воздушные шары на седьмое наября, большая ледяная горка во дворе.
Попасть в Советский Союз даже бывшей советской гражданке оказалось непросто. Даже факт, что муж и отец польских туристок — бригадный генерал Войска польского, не помог. И всё же им дали визу "для посещения могилы родственников". Бабушка и дедушка покоились на Кунцевском кладбище, только относительно недавно ставшем московским.
Пока оформляли документы, пока покупали билеты, наступил январь. Только вот январь в
Торочинские поселились в гостинице "Россия" в самом центре возле Красной площади. И гуляли пешком, сверяясь с картой.
На второй день съездили на кладбище. Сугробы там были по колено. Вымокли и замёрзли. Долго не могли поймать такси. А когда таксист понял, что они иностранки, пытался обмануть их с ценой. Тогда Беата услышала от матери в адрес таксиста весьма витееватую фразу. Все слова там были приличными. Но выдала её пани Юлия без запинки, без малейшего акцента и таким тоном, что водитель покраснел. — Простите, дамочка. Кто ж вас, иностранцев, знает. — Я москвичка — вздеренула нос Юлия Владимировна Торочинская, урожденная Семенова, и вышла из машины.
Чтобы окончательно не замёрзнуть, пришлось купить в ГУМе пуховые платки. В этих платках они с мамой стали похожи на матрешек, которыми Беата играла ещё в детстве. Голубоглазые, беленькие и с красными от мороза щеками.
Им удалось попасть в Большой театр. Смотрели "Жизель" в хореографии Григоровича. В огромных зеркалах отражались две прекрасные дамы в туфельках, предусмотрительно взятых на такой случай.
Вечером накануне отъезда пани Юлия неожиданно предложила дочери сходить посмотреть на русское Рождество. На метро они доехали до Бауманской. И пошли в Елоховский кафедральный собор. — На месте собора раньше стояла церковь. Там крестили Пушкина, — рассказывала дочери пани Юлия. — А откуда ты знаешь про русское Рождество? — Папа рассказывал. Он же "из бывших". В их доме всегда была большая елка. И свечи на ней. Детский праздник, куда собирались дети друзей его родителей.
Они зашли в храм. Там оказалось неожиданно очень светло. Столько позолоты Беата ещё никогда не видела. Горящие свечи отражались в ней, умножая свет. Пахло чем-то особенным. Таинственным. — Это ладан и воск так пахнут, — объяснила Беате мама, — У бабушки возле икон горела свечка и был такой запах. Я помню. Хор откуда-то сверху пел на незнакомом языке, в котором Беата распознала церковнославянский. — Тут в хоре поют даже солисты Большого театра. Они постоял почти у входа ещё немного. Послушали службу. Читали Евангелие. И засобирались обратно. Выходя из ворот, подали всем нищим. — Папа говорил, что его мама всегда так делала, — проговорила пани Юлия, торопливо надевая тёплую перчатку.
В самолёте домой Беата снова вспомнила про Роберта. Как она тогда рассказывал про "больших белых летающих птиц"
Глава 5
5.
Первые три года в Варшаве были для Роберта самыми сложными.
Вдали от родного города, от семьи и знакомых. Среди нескольких десятков таких же одарённых детей со всей страны.
В интернате жили те, кто приехал из других городов. Варшавяне приходили на занятия из дома.
Формой обеспечивало государство. Благополучным домашним детям было сложновато понять, что новая одежда появляется только в начале учебного года. Но Роберту не привыкать. Тётя с дядей и дома не могли себе позволить покупать ему обновки чаще.