Туман на мосту Тольбиак

Мале Лео

– Рассказывай! Неужто ты не прочла, что переспишь со мной?

– Может, и прочла.

– Вот видишь! А что еще?

– Ничего.

Лицо Белиты сделалось непроницаемым. Я взял ее за подбородок и заставил посмотреть мне в глаза.

– Ты прочла, что мне на башку свалится кирпич.

Она высвободилась:

– Да нет же, все эти гадания – чушь.

– Конечно, чушь. Иначе я попросил бы тебя помочь мне в расследовании, и ты в два счета объяснила бы загадочную записку Ленантэ. Но даже если ты и приврала, когда сказала, что все это чушь, можешь за меня не беспокоиться. Предназначенные мне кирпичи очень редко достигают цели. К тому же предсказания, ежели они касаются меня, не сбываются. Возьми, к примеру, мой гороскоп. Скажем, я читаю

в газете: «Удачная неделя для родившихся под знаком Рыб. Большие денежные поступления». Я жду – и ни фига. Теперь ясно? Мне звезды только глазки строят… Кстати, а что ты ешь на завтрак? По-моему, самое время подзаправиться.

– Да мне все равно.

– Тогда я сбегаю за рогаликами.

Сунув в зубы трубку, я отправился за покупками. На улице было свежо, но зато туман сошел. По крайней мере пока. Желтоватое солнце ласкало худосочные акации, растущие вдоль улицы Тольбиак. Прохожие спешили по своим делам. Как и везде. И тоже как везде, ревели машины. Этот округ, этот район походил на любой другой: те же лавочки, бистро, та же газетчица – одна из бесчисленных уличных торговок, размноженных, казалось, чуть ли не таким же тиражом, как и продаваемые ею листки,– милейшая особа в непотребном рванье, с красным носом и черными от типографской краски пальцами, высовывающимися из митенок. Я купил пятичасовой выпуск «Крепюскюль» и прочел его в табачной лавке на углу улицы Насьональ, попивая сок и жуя бутерброд. Марк Кове меня не подвел. Памятуя мои указания, он настрочил довольно длинную статью, непохожую на то, что обычно печатается в разделе происшествий. Он написал даже больше, чем я ему рассказал, и вспомнил про историю с фальшивыми деньгами, в которой была замешана жертва «нападения арабов», остепенившийся анархист по имени Альбер Ленантэ, живший в переулке Цилиндров. Похоже, Марку Кове пришлось потрудиться, чтобы собрать все эти сведения. Теперь оставалось ждать, что статья сработает, что кто-то ее прочтет и начнет действовать. Начнет, но кто именно? И как действовать? Прочесть-то статью прочтут. И может быть, даже какой-нибудь читатель «Крепюскюль» пошлет вырезку из газеты на радио, в редакцию «Происшествия», и какой-нибудь тамошний мудрила через месяц-другой разольется соловьем на эту тему, подарив мне решение загадки, над которой я ломаю голову. Что ж, пусть хоть так. Остается набраться терпения.

Выйдя из бистро, я заглянул в булочную и молочную и вернулся в переулок Цилиндров с рогаликами и бутылкой молока. Во дворике Белита засовывала увядшие цветы, которые я ночью выбросил из дома, в мусорный ящик – черный железный бочонок из-под карбида. Накинутый наспех халатик практически не мешал лицезреть ее формы.

– Еще не хватало, чтобы ты заболела,– заметил я.– Не замерзла?

– Нет.

– Я тоже.

Я поставил молоко на порог, привлек к себе юную цыганку и с жадностью впился ей в губы. Белита – настоящий друг!

– Малина, да и только! – пошутил я.

Ее лицо напряглось. М-да. Надо мне будет последить за уровнем своих шуточек. Эта ей явно не понравилась. То есть напрочь. Она попыталась высводобиться. Склонив голову набок и широко раскрыв свои и без того огромные глаза, она смотрела куда-то мне за спину. Я обернулся.

Он стоял за оградой, засунув руки в карманы потрескавшейся на сгибах кожаной куртки. Примерно моего роста, молодой, довольно красивый, ежели вам по вкусу хищные рожи. На смуглом лице сверкают ярко-синие глаза. На верхней губе – закрученные усики. Злобная усмешка обнажает острые зубы. Поношенная шляпчонка сдвинута на правое ухо, в котором болтается золотая серьга. Синие дудочки и вполне приличные штиблеты.

Я шепнул:

– Сальвадор, да?

Вместо ответа Белита молча прикрыла глаза. Вчера Долорес. Сегодня Сальвадор. Черт бы побрал всю эту семейку. Я шагнул к парню и поинтересовался:

– В чем дело?

Не двигаясь с места, он бросил:

– Пойдем.

– Ты это мне?

Цыган ответил не сразу. Сначала он попытался испепелить меня взглядом. Понравиться

ему я и пробовать не стал бы. Корешами нам не сделаться никогда.

– Ей,– наконец выдавил он.– Изабелите. Значит, вот ты как, курва?

– Это что, пароль?

– Какой еще пароль?

– Вот и я спрашиваю – какой? И вообще, в чем дело?

– Замолкни. Пойдем, Изабелита.

С самого начала цыган так и не шелохнулся. Наглец он был преизрядный. Воображал, что достаточно ему сказать: «Пойдем, Изабелита», и она как миленькая побежит за ним. Это ж надо!

– Полегче,– сказал я.– Слишком широко шагаешь, штаны не порви.

– Сколько вас тут?– презрительно осведомился он.

– Как минимум, двое…

Я вытащил пушку, подошел поближе и добавил:

– Вали отсюда, Сальвадор.

Увидев шпалер, он опешил. Такого он явно не ожидал. Он уставился на мою игрушку, словно никогда не видел ничего подобного; впрочем, вполне возможно, что, когда первое удивление прошло, оружие произвело на него впечатление ничуть не более сильное, чем плитка шоколада. Не исключаю такого.

– Эта штука плюется свинцом,– пояснил я.– Надеюсь, ты не настолько туп, чтобы не знать этого?

– Курвино отродье!
– свирепо рявкнул он.

Этот цыганский фольклор мне уже осточертел. И потом, это преувеличение. Ведь одни и те же слова везде значат одно и то же.

– С пулей в коленной чашечке бегать за своими цыпочками ты уже не сможешь. И не надейся, что я блефую. Свидетелей здесь нет…

Жалюзи в доме напротив все так же оставались закрытыми. Даже если кто-то за ними и любовался сначала Бе-литой в халатике, снующей по двору, а теперь нашей стычкой, это было незаметно.

– …Свидетелей нет. Так что я разок стрельну тебе по ходулям, а потом в воздух – в качестве предупреждения. Лучше мотай отсюда, Сальвадор. Последний раз тебе говорю.

Он продолжал разглядывать револьвер.

– И без глупостей. Если ты задумал какую-нибудь штуку, лучше не пробуй. Сам понимаешь…

– Понимаю,– буркнул он.

Губы его дрогнули. Он задумался. Затянулось это довольно надолго. Возможно, такого рода деятельность была ему внове. Наконец он сделал шаг назад.

– Ладно, я сматываюсь.

Он откашлялся, сплюнул и пошел. Мне тут же стало как-то не по себе. Что-то в моей победе мне не нравилось. Слишком уж гладко все сошло. За этим что-то крылось, какая-то уловка. Держа пушку в кармане за ствол, я вышел за ограду и стал наблюдать за Сальвадором. Он неторопливо двинулся в сторону улицы Насьональ. Но вдруг крутанулся на каблуках и застыл, глядя мне в лицо. Глаза его сверкали. Он напрягся, готовый броситься на меня. Тем хуже для его физиономии. Я врезал ему рукояткой револьвера в лоб. Он покачнулся, но не упал и кинулся на меня, причем на сей раз он был не один. В руке у него был зажат пружинный нож. Ну вот, и этот день неплохо начинается. Я уклонился от удара и левой рукой схватил его за кисть. Мы стояли, напряженные, словно скрипичные струны, дыша друг другу в лицо. Рукояткой револьвера я хватил его по кисти и, ударь чуть сильнее, сломал бы ее. Он выпустил нож, и тот со звоном упал на булыжники. Я отшвырнул его ногой, подальше от владельца, и он отлетел под дверь сарая Ленантэ, прямо в тряпье и прочую дрянь. Теперь этому сукину сыну не удастся его достать.

– Хватит валять дурака,– проговорил я.– На нас смотрят.

И верно: два араба, праздные, как все арабы, уже стояли на углу улицы Насьональ и с живейшим любопытством следили за развитием нашей небольшой потасовки в переулке Цилиндров. Спектакль Сальвадору был ни к чему. Вот если бы у него с собой была гитара! Но ее не было. Он что-то буркнул, изо всех сил толкнул меня на дверь сарая, взял ноги в руки и был таков. Арабы явно почувствовали себя обманутыми. Я отряхнулся и поспешил к Белите. Теперь, когда Сальвадор знал, что я переспал с цыганкой, торчать и дальше на этой улице мне было не с руки. Сальвадор вернется, причем не один. Ох уж это мне босяцкое племя со всеми его заморочками! Не знаю, стоит ли уж так возмущаться Гитлером.