Туман. Авель Санчес; Тиран Бандерас; Салакаин отважный. Вечера в Буэн-Ретиро

де Унамуно Мигель

Хайме выбрал лошадь, так как предпочитал обойтись без свидетелей и к тому же не чувствовал в этот день ни малейшей слабости. А наездником он был хорошим, потому что привык в Америке к долгим поездкам в седле. Он сел на коня и, отпустив поводья, погрузился в свое обычное состояние тоскливой задумчивости.

Солнце золотило поля и всходы пшеницы. Хайме ехал по песчаной дороге, окаймлявшей оливковую рощу, в которой на красной земле росли большие узловатые деревья. Местами вздымались к небу лезвия огромных сероватых агав. Наконец роща кончилась, и среди зеленых, уже довольно высоких всходов пшеницы показались крытые соломой и камышом темные хижины

с побеленными известью дверями. Несмотря на золотое яркое солнце, в воздухе было свежо, но Тьерри не замечал холода. Он давно не ел, держался на ногах только благодаря нервному возбуждению и напоминал лунатика, увлекаемого фантастическими видениями. К полудню он добрался до деревни и осведомился у старого крестьянина с задубелым от солнца лицом, где находится поместье Вильякаррильо. Старик указал дорогу. Крестьянину было любопытно узнать, зачем приехал Тьерри; он спросил его об этом, но Хайме даже не уловил смысла вопроса. Он подъехал к владениям маркиза. С трех сторон поместье окружала нескончаемая изгородь. Дом был обнесен высокой каменной стеной с решетчатыми, выкрашенными в зеленый цвет воротами и железной калиткою в стиле барокко, над которой красовались золотые буквы. Калитка была отперта, Тьерри заглянул в нее и пошел по усыпанной песком дорожке. Прямо перед собой, на залитой солнцем террасе, словно на фоне театральной декорации, он увидел Кончу, ее мужа, детей и служанку. Конча сидела в плетеном кресле и что-то вязала; маркиз стоял за ее спиной, опершись на спинку кресла. Он то и дело наклонялся к жене, почти касаясь лицом ее головы. Дети, оба в белом, играли под присмотром служанки.

Тьерри это не удивило.

«Тем лучше, — сказал он себе, — тем лучше. Мне здесь делать нечего. Все кончено».

Дрожащий и бледный, он вышел обратно на дорогу, присел на кочку, обхватил голову руками и уставился в землю. У него было такое ощущение, словно все действительно кончилось и наступил покой. Лошадь щипала траву на обочине дороги. Тьерри довольно долго сидел в задумчивости. Подняв голову, он увидел перед собой маркиза Вильякаррильо. Хайме выпрямился и застыл в позе человека, который в минуту опасности не поколеблется пустить в ход последние силы.

— Не беспокойтесь, Тьерри, я не собираюсь на вас нападать, — дрожащим голосом сказал взволнованный Вильякаррильо. — Вы хотите посетить нас?

— Нет.

— Хотите говорить с Кончей?

— Уже нет.

— Вам что-нибудь нужно?

— Нет, ничего.

— Как знаете. Послушайте, Тьерри, я не против, если мы объяснимся втроем.

— Кто это мы?

— Конча, вы и я.

— Зачем? Я понимаю, моя партия проиграна. Вы, наоборот, выиграли.

— Я выиграл ее ради моих детей.

— Да, я понимаю, понимаю…

— Я был скотиной, Хайме, и в конце концов понял это. Конча очень добрая женщина. Она простила меня ради детей. Я тоже прощаю ее. Вы не должны питать ко мне ненависти, как и я не питаю к вам. Вы еще молоды и можете начать жизнь заново.

Слушая Вильякаррильо, Тьерри, который сначала, несмотря на всю свою растерянность, сохранял высокомерный и агрессивный тон, заморгал ресницами, и на глаза его навернулись слезы. Пристыженный, он направился к лошади, намереваясь вскочить в седло и уехать как можно скорее.

— Я отвезу вас в карете, — предложил Вильякаррильо.

— Нет, нет, я хочу побыть один.

— Где ваше пальто? Вы же простудитесь.

И, сняв свое, маркиз набросил его на плечи Тьерри.

— Прощайте. Вы хороший человек. Прощайте

и берегите себя.

Маркиз сжал в руках лихорадочно горящую руку Тьерри и ласково, по-дружески погладил его по плечу. Отчаянным усилием воли Хайме вскочил в седло и через несколько часов добрался до станции. Ожидая поезда, он долго прогуливался но платформе, под ледяным ветром, и сел в вагон весь в жару. Его знобило, им вновь овладели тоска и подавленность. Его потрясла сердечность Вильякаррильо в минуту прощания.

Значит, маркиз — добрый человек, способный простить то, что Хайме не простил бы? Как мог он так обмануться в своих суждениях о нем? Конча же, наоборот, оказалась холодной и расчетливой. Наверняка зная, что он рядом, она даже не пожелала увидеть его. В вагоне не было ни души. Тьерри положил пальто под голову, растянулся на диване и стал смотреть в окошко на поля, кое-где еще покрытые снегом и залитые лунным светом. Потом у него начался бред. Утром, сев в экипаж, он еле живой вернулся домой.

LXX

Тьерри возвратился из поездки с бронхитом, болезнью в его состоянии очень серьезной. Он отхаркивался уже не светлой, а темной кровью. Но он не обращал на это никакого внимания.

Поступок Тьерри ужаснул всех его домочадцев и доктора Монтойю.

— Вы сами во всем виноваты, — сказал он пациенту.

— Знаю. Я огорчен не столько за себя, сколько за вас, — вы же надеялись продемонстрировать на мне свое мастерство.

Сильвестра ругала на чем свет стоит маркизу де Вильякаррильо, называя ее эгоисткой, злой и бездушной тварью.

Хайме отвечал на упреки одними и теми же словами:

— Смерть меня не страшит. Мне больше нечего делать на земле.

После возвращения у Хайме постоянно был сильный жар. Доктор Монтойа решил, что больного лучше всего перенести в салон: там просторно и можно затопить камин, если станет холодно. Домочадцы согласились, и Тьерри переселился в комнату, где раньше помещался его кабинет. В облике Хайме вдруг появилась какая-то трагическая покорность. Бельтран и Сильвестра неотлучно находились при нем и часто приводили детей навестить больного.

Дети любили приходить к Хайме.

— Не приближайтесь к кровати, — протестовал Хайме. — И не пускайте сюда детей, они могут заразиться, особенно Сильвия.

Несмотря на затопленный камин, в комнате было холодно: зима выдалась на редкость суровая. Тьерри смотрел сквозь стекла на бледное зимнее небо и заснеженную Гвадарраму, наполовину скрытую тучами. В сборнике, данном ему когда-то доктором Геварой, был один романс, который Хайме помнил наизусть:

Над далекой Гвадаррамой Тучи темные висят, Черной кажутся короной, Зиму грустную сулят.

В иные дни за стеклами балкона кружились белые бабочки снега. У Тьерри было ощущение, что он гибнет, а с ним вместе гибнет весь мир. Как-то ночью он встал с постели и сжег в камине обе свои рукописи— «Метаморфозы» и «Нескромные откровения».

— Довольно думать о глупостях, — сказал он тихим голосом, словно обращаясь к кому-то.

Через несколько дней к Тьерри пришел монах, бывший в Англии и Соединенных Штатах; появился также Альфредиссимо с управляющим маркиза Вильякаррильо, который переговорил с Бельтраном и Сильвестрой и просил, чтобы они обращались к нему, если им что-нибудь понадобится.