Туман. Авель Санчес; Тиран Бандерас; Салакаин отважный. Вечера в Буэн-Ретиро
Шрифт:
— Живее, бездельник, поехали!
V
Проспект Вице-королевы пестрел ярким светом разноцветных фонарей, гремел выкриками зазывал, полнился переборами гитар. Санта-Фе купалась в веселье, билась в лихорадке света и мрака: водка и нож индейца, драка и сладострастный танец сменялись в сумбурном калейдоскопическом вихре. Мрачное бешеное клокотание жизни на краю разверстой могилы. Санта-Фе с трагическим, мятежным неистовством страстей, пожирающим время бежала от ужаса повседневной спячки.
В зареве заката
КНИГА ТРЕТЬЯ. ИГРА В ЛЯГУШКУ
I
Восстав от трудов праведных, тиран Бандерас вышел через открытую галерею во внутренний монастырский сад. За ним следовали его приспешники и адъютанты:
— Сделал дело — гуляй смело! Теперь, друзья, мы можем, с нашего разрешения, немножко и поразвлечься, сыграть разок-другой в лягушку.
Произнес он это вкрадчиво-добродушным голосом, не теряя, однако, обычного уксусно-кислого выражения лица и отирая свой лысый череп домотканым носовым платком, какие водятся обыкновенно у сельских учителей и монастырских служек.
II
Из монастырского садика правильной геометрической формы, поросшего кактусами и лаврами, открывался вид на море. По замшелым стенам юрко сновали желтые ящерицы. Вот здесь-то, в этом саду, и темнела в опускающихся сумерках свежевыкрашенная в зеленую краску лягушка. Ежевечерне за этой игрой тиран развеивал одолевавшую его скуку. Тщательно целясь и не переставая жевать листья коки, кидал он монету, и если промахивался, то зеленый от ядовитой слюны рот его кривился в кислой гримасе. Со всевозможным вниманием и усердием следил он за игрой, нимало не отвлекаясь ружейными залпами, от которых над далеким морским берегом вздымались облачка белого дыма. Смертные приговоры всегда приводились в исполнение на закате. Так было и сегодня. Расстреливали очередную группу революционеров. Непреклонно жестокий тиран Бандерас, словно непричастный к этим расстрелам, целился, крепко сжав губы. Над морем плыли облачка белого дыма.
— Лягушка!
Выигрыш не развлек его. С прежней угрюмостью Бандерас вытащил из кармана свой платок монастырского служки и, отирая им лысый череп, обратился к партнерам:
— Учитесь не отвлекаться от игры по пустякам!
Тяжелый туман, духота и звериный запах, разлившиеся в воздухе, напомнили о близости зарослей, в которых одновременно со звездами загораются глаза ягуаров.
III
Старая индианка, сидевшая на корточках у столика с лимонадом и водкой, по знаку тирана вскочила и почтительно засуетилась:
— Сию минуточку, хозяин!
Донья Лупита скрестила на груди маленькие ручки, какие бывают у восточных женщин, прижав ими концы платка, наспех наброшенного на всклокоченные волосы. Улыбка и раскосые глаза делали рабыню похожей на мудрую змею. Босые ноги была столь же ухожены, как и руки, голос вкрадчивый
— Только прикажите, ваша милость!
Генерал Бандерас тщательно, с достоинством складывал свой носовой платок:
— Ну, Лупита, как зарабатываешь?
— Зарабатываю, ваша милость, зарабатываю! Да ведь что зарабатываю? Нынче одним лишь трудом да терпением только и можно заработать небесное блаженство! Прошлую пятницу купила себе веревку, чтобы повеситься, да спасибо господнему ангелу, выручил меня: подходящего крюка не нашлось!
Тиран Бандерас, любивший бережливость, жевал листья коки, челюсти его ходили, кок жернова, кадык выдавался вперед:
— Скажи мне, старая, как же ты поступила с веревкой?
— Украсила ею образ Лимской божьей матери.
— Что же ты хочешь от нее получить?
— Я молю, Ниньо Сантос, чтобы ты правил нами еще тысячу лет.
— Не строй из меня шута, Лупита! Скажи лучше, сколько лет этим твоим лепешкам?
— Да они только-только остыли, хозяин!
— А еще чем можешь угостить?
— Кокосовыми орехами, водкой для избранных, водкой для простых смертных.
— Поспрошай-ка, старая, гостей и подай им то, чего они пожелают.
Сплетая пальцами кончики платка, Лупита опросила гостей, сгрудившихся возле лягушки и с льстивым подобострастием взиравших на мумию тирана.
— Чего прикажете подать, милостивые мои государи? Только наперед знайте, что тут у меня осталось всего три бокала. Забегал тут недавно один пьяненький начальничек, перебил всю посуду и, ничегошеньки не заплатив, убег.
Тиран отрывисто бросил:
— Заяви об этом по форме, и с него взыщут сполна.
— Ваша честь! Да разве сыщется нынче какой крючкотвор, который бы обмакнул перо в чернила, не получив прежде на лапу!
Дрогнула клиноподобная бородка тирана:
— Тем больше причин жаловаться. Мое правосудие не остается глухим к жалобам последнего из наших подданных. Лисенсиат Состенес Каррильо, поручаю вам начать следствие по делу о предполагаемом преступлении…
IV
Донья Лупита поспешила, семеня ножками, за кокосовыми орехами, сваленными в кучу на влажной, политой водой земле под навесом из пальмовых листьев. Тиран сидел на каменной скамье, ранее служившей монахам наблюдательным пунктом, и обремененная заботами душа его отдыхала: сложенные крест-накрест восковые кисти рук покоились на золотом набалдашнике трости, украшенной бахромой. Вдруг бородка его дрогнула, зеленоватый рот скривился в двусмысленной уксусно-кислой усмешке:
— А неглупа эта наша молодка, лисенсиат?
— Да, генерал, на прямой ее не объедешь.
— Незаменима для всяких проделок, мать ее так! Вот уж с полвека знаю ее, с тех самых пор, как вступил в Седьмой легко-кавалерийский… она была у нас маркитанткой.
Суетясь под навесом, Лупита чутко прислушивалась к разговору. Лисенсиат пошутил:
— Бабка, смотри не проболтайся!
— В закрытый рот и муха не залетит, благодетель.
— Помни, что против петли па шее никакие заговоры не помогут.