Туманная страна Паляваам

Балаев Николай Петрович

— Вот-вот! — Бухгалтер радостно, нащупав тему для нотации, тычет мне толстым пальцем в грудь. — Все для себя! А ты о людях думай. Приеду я, к примеру, и вдохновлюсь твоей чистотой. Ты мне тонус подымешь на целый месяц. И я за твою высокую зарплату драться буду, потому твердо уверен: человек не спит в снегу зверем-медведем, а живет полной жизнью.

— Все так, — притворно морщится Вовка. — Приедут и давай поучать: «Вы тут, ребята, это самое… смотрите…». А мы уже большие. Нам бы карман потолще, да по домам. Дела ждут…

— А здесь что, развлекаетесь? Ох, шабашники, не кончится добром такое отношение. Прет-прет человек и не заметит,

как уже в яме. Огляделся, а и не человек он уже, а волк серый, и яма та специально на него вырыта. Людьми. Все понятно? Короче — извольте получить заработанное.

Он ставит на стол свой «хитрый» чемодан. Сработан чемодан из нержавейки. В первый свой приезд бухгалтер объяснил нам, что сделана эта вещь для потехи над жуликом. Украдешь, потаскаешь такую тяжесть, заплачешь и бросишь. Ибо надо для чемодана шесть ключей. Под верхней крышкой еще одна, а ниже четыре гнезда, тоже с крышками. И если ты верхний замок кое-как сломаешь, остальные замыкаются намертво, и даже ключи не помогут. Все нужно резать автогеном, а где автоген — там свидетели.

— Значит, приступим. — Бухгалтер достает ведомость. — Заработок у вас по четыреста семнадцать рублей на брата. Проверять будете? Наряды тут. Согласно вашим заявлениям, зарплата перечислена на сберегательные книжки за вычетом шестидесяти рублей на питание. Исключение составляет Зарубин, сберкнижки не имеющий. — Бухгалтер строго смотрит на Леонида. — Получайте.

Он кладет ведомость на стол, мы по очереди расписываемся, получая каждый шестьдесят рублей. Леонид получает целиком. Кроме того, по отдельной ведомости, еще бригадирские и за должность взрывника. Шестьдесят он сразу отсчитывает и кидает на стол, остальные в карман.

Валька провожает пачку глазами и спрашивает:

— Опять едешь?

Леонид кивает.

— Поехали-поехали, — торопит бухгалтер, замыкая чемодан.

Ни на кого не глядя, Леонид натягивает полушубок и первый идет к двери. Вовка смотрит осуждающе. А что особенного? У человека два выходных, может он съездить в поселок? Даже не два, а больше. Мы частенько и в воскресенья вкалываем, если хорошая погода.

— Пока, орлы! — Валька хлопает Леонида по плечу и исчезает с ним в дверях. Следом — чемодан вперед — выходит бухгалтер. Потом мы. Вдоволь наглядевшись, как плывут по тундре огни вездехода, бежим обратно. Встретили — проводили…

— В прошлую получку тоже ездил, — говорит Вовка. — Никак бабу завел?

— А тебе-то что?

— Да я так… Денег жалко. Вкалываем до седьмого пота, а он их в два дня… Целых полтыщи…

— Свои считай.

— Знаю, не учи… Все равно жалко…

В понедельник днем Валька на своем вездеходе лихо проскакивает по долине на «Кабаний». Останавливается только на несколько минут у балка, а к нам на линию не заворачивает. К чему бы это?

Вечером все проясняется. Мы застаем на столе недопитую бутылку спирта. Леонид на постели, из-под полушубка торчат босые ноги.

— Ехали цыгане с ярмарки домой! — хихикает Вовка. — Во как гульнул: весь разобран, смазывай детали и в чемодан. Вот она, любовь-злодейка… Растерзала бригадира. Отойдет теперь не раньше утра.

После ужина мы молча и дружно ложимся спать. Вроде и печь покряхтывает ласково, и тепло в меру, и лампа льет густой желтый свет, а в балке неуютно. Мы долго ворочаемся на кроватях, Вовка изредка вздыхает. Он, наверное, тещу видит во сне. Какая она у него? Небось толстая, жмурится хитро, когда письмо ему сочиняет. Тещи, говорят, все

нашего брата не любят. Интересно, за что? Леонид вот тоже почти каждый день пишет. А ответа — ни одного. Конечно, любовь. Смешная какая-то любовь: адресат молчит. Попробуй, заставь меня вот так изо дня в день сидеть над письмом без всякой надежды на ответ. А впрочем, кто знает, какие механизмы в тебе работают? Шлет Ленка письма, и все в порядке. А если она замолчит? Да я этот балок на части разберу! Дыру вместо шурфа, как Вовка говорит, через всю Сибирь до самой Москвы пробью, прямо в квартиру, где она… Ладно, заткнись, выдумываешь черт знает что! Полный там порядок. Насчет института иностранных языков она все узнала, весной пошлю документы. Мы еще вместе поездим по белу свету. Всю жизнь вместе. Спокойной ночи, моя Ленка.

Утром я вылезаю из спального мешка раньше всех. Холод собачий.

Так, сориентируемся…

Лампа на столе. Раз — горит!

Растопка у печки, соляр рядом в бутылке. Два — гудит!

Снова в мешок — три! Порядок!

А Леонид так и лежит, как оставили вечером. Сжался под полушубком, колени у подбородка. Ничего, холод, здорово хмель вышибает! А сейчас уже теплее. Через пару минут можно вылезать.

Теперь я встаю не спеша, беру с веревки над печью теплую рубаху, ватные штаны, портянки. Обуваю просохшие валенки. Мы каждый вечер развешиваем на ночь одежду у печи, иначе утром будет влажная. Поставив чайник, я умываюсь, открываю на минуту дверь: проветрить. В комнате уже жарко.

— Подъем, люди! — кричу я.

Никакой реакции.

— Пожар!

Вовкин мешок начинает шевелиться. Оттуда высовывается длиннющий палец, вертится в воздухе.

— Правда, затопил, — глухо говорит Вовка.

— Чай уже готов, — бросаю я приманку.

Вовка трогает за плечо Леонида. Тот открывает глаза, смотрит на Вовку, на стол, где так и стоит недопитая бутылка…

— Вкалывать пора, — говорит Вовка.

Леонид встряхивает головой и садится. Русые волосы сосульками свисают на уши. Он проводит по ним рукой, берет папиросу:

— Спички!

Я кидаю коробок. Леонид не успевает подхватить, поднимает коробок с пола.

Я ставлю на стол банку колбасного фарша, сливочное масло, хлеб. Леонид смотрит, как мы едим, потом растаптывает окурок и наливает в кружку спирт. Ох, и противно ему, наверное, смотреть в таком состоянии на наши благообразные трезвые физиономии! Чуть разбавив, Леонид залпом пьет спирт и вытирает губы тыльной стороной ладони.

— На работу идешь? — спрашивает Вовка. И зачем спрашивает, когда и так все ясно.

— Топайте. — Леонид смотрит в замороженное окно. — Приду…

Весь день мы на линии одни. Сами заряжаем шпуры, сами взрываем. Ничего, получается.

— Нужда — не тетка, — изрекает Вовка.

В среду Леонид тоже не выходит на работу. Даже не просыпается, а мы и не пытаемся будить его.

— Запой, — машет рукой Вовка, когда мы идем на линию. — Крепкая штука. У деда Шубарова два раза в год бывало. И причины видимой нет. Так, день неясный либо волна на море серая. Ерунда, в общем, а он неделю из своей хибары не вылазит. Придешь к нему — лежит на койке, глазами стену полирует. Ладно, пусть пьет — его деньги, его желание. Вот заработок у нас общий, тут как быть? Может, скажем геологу: пусть эти дни на нас только запишет? Метраж сами разделим. Мы не виноваты. — Он все более воодушевляется. — За что ему бригадирские? Так работать и медведь умеет, зимой-то.