Туннель Эго

Метцингер Томас

Конечно, интерсубъективность касается не только тела и эмоций. Мышление также играет свою роль. Причинно-обоснованные формы эмпатии, как оказалось, задействуют другие части мозга, а в особенности вентромедиальную префронтальную кору. Тем не менее, открытие зеркальных нейронов помогает нам понять, что эмпатия — естественный феномен, приобретенный, шаг за шагом, в процессе нашей биологической эволюции. Сначала, мы разработали себя-модель, так как нам нужно было интегрировать наши чувственные ощущения с нашим телесным поведением. Затем, эта модель себя становится сознательной и ФСМ превращается в Туннель Эго, позволяя нам достичь глобального контроля над нашими телами в гораздо более избирательной и гибкой манере. Это был шаг от бытия телесно-воплощенной природной системы, которая имеет и использует внутренний образ себя как целого к системе, которая, вдобавок, сознательно переживает этот факт.⁹ Следующим эволюционным шагом было то, что Витторио Галлезе, коллега Риццолатти в Парме и один из ведущих исследователей в области, назвал телесно воплощённой симуляцией.¹⁰ Для того, чтобы понять чувства и цели других человеческих существ, мы используем наше собственное тело-модель в мозгу для того, чтобы симулировать их.

Как показывают последние открытия нейробиологии, этот процесс пересекает границу между бессознательным и сознанием. Значительная доля этой постоянной зеркальной активности происходит вне Туннеля Эго и, поэтому, у нас отсутствует соответствующее субъективное переживание. Однако, время от времени, когда мы преднамеренно обращаемся к другим людям или анализируем общественные

состояния, сознательная модель себя равно вовлечена в эти процессы. В частности, как уже говорилось, каким-то образом мы можем непосредственно воспринимать, почти что чувствовать, что на уме другого человека. Зачастую, мы «просто знаем» назначение действий другого человека и каково эмоциональное состояние этого человека. Мы используем те же самые внутренние ресурсы, которые дают нам знать о наших собственных целевых состояниях, для того, чтобы автоматически понимать, что другие являются целенаправленными сущностями а не просто иными движущимися объектами. Мы можем понимать их как другие Эго потому, что мы сами ощущаем себя Эго. Всякий раз, когда в определенном обществе успешно достигаются взаимопонимание и эмпатия, члены общества начинают разделять общее представление о целевых состояниях для двух различных Туннелей Эго. Социальное распознавание сейчас стало доступно для эмпирической нейробиологии на уровне регистрации отдельной клетки, что даёт нам сведения не только о том, как Туннели Эго начинают резонировать друг с другом, но также и о том, каким образом сложная кооперация и коммуникация между самоосознающими организмами оказалась способна развиться в процессе эволюции и заложить основы культурной эволюции. Моя идея заключается в том, что социальное распознавание покоится на том, что иногда называют экзаптацией. Адаптация привела к интегрированному телу-модели в мозгу и к феноменологической себе-модели. Тогда, существующая нейронная схема была «экзаптирована» из иной формы интеллекта: Она неожиданно доказала свою полезность в решении определенного набора задач. Этот процесс начался с низкоуровневого двигательного резонанса; затем, воплощение второго и третьего порядка привело к телесно воплощённой симуляции в качестве совершенно нового инструмента в развитии социального интеллекта. Как и всё остальное в эволюции, этот процесс был случайным. За ним не стояло никакого намерения, но он привёл нас к сегодняшнему положению дел, то есть, к формированию интеллекта, научных сообществ, состоящих из сознательных агентов, пытающихся понять сам этот процесс.

Вырисовывающаяся общая картина вдохновляет: Мы все постоянно плаваем в бессознательном море интертелесности, постоянно отражая друг друга при помощи различных бессознательных компонентов и предтеч феноменального Эго. Задолго до того, как на сцене появилось высокоуровневое общественное понимание, а также до того, как развился язык и философы разработали сложные теории о том, что требуется от человека для того, чтобы он признал другого в качестве личности и рационального индивидуума, мы уже купались в водах телесной интерсубъективности. Немногие из великих философов-социологов прошлого связывали с работой премоторной коры больших полушарий социальное понимание; их «двигательные идеи» сейчас играют центральную роль в теории возникновении социального понимания. Кто мог бы ожидать, что разделенная мысль будет зависеть от разделяемых «двигательных представлений»? Или что функциональные аспекты себя-модели человека, которые необходимы для развития общественного сознания, являются дорациональными, дотеоретическими и неконцептулаьными? Первые весточки этих идей приходятся на конец девятнадцатого и первую половину двадцатого столетий, когда предпринималось множество попыток понять так называемый идеомоторный феномен в области экспериментальной психологии. Философ Теодор Липпс писал о Einfuhlung (эмпатии) в 1903; он позиционировал её как способность «чувствовать себя в объекте». К тому времени, он уже говорил о «внутренней имитации» и об «органических ощущениях». По его мнению, объектами эмпатии могут выступать не только движения или позы, которые мы наблюдаем у других людей, но также произведения искусства, архитектуры и даже зрительные иллюзии. Он настаивал на том, что эстетическое удовольствие «объективировано», то есть, «объект это эго и, тем самым, эго представляет собой объект».¹⁴ Социальные психологи начали обсуждать такие концепты, как «движения виртуального тела», «двигательная мимикрия» или «двигательное заражение» десятки лет назад.

С философской точки зрения, открытие зеркальных нейронов интересно постольку, поскольку оно даёт нам представление о том, как двигательные примитивы могут быть использованы в качестве семантических примитивов: Как значение может быть передано от одного агента к другому. Благодаря нашим зеркальным нейронам, мы можем сознательно пережить движения другого человека в качестве имеющих значение. Возможно, эволюционной предтечей языка были вовсе не животные зовы, но жестикуляция.¹⁵ Трансляция значения могла изначально вырасти из бессознательной телесной себя-модели и из двигательного агентства, которое, в случае с нашими предками приматами, было основано на элементарных жестах. Возможно, что звуки лишь позже стали ассоциироваться с жестами, причём с выражениями лица, такими, как нахмуриться, поморщиться или улыбнуться, которые уже несли в себе определенный смысл. До сих пор, молчаливое наблюдение другого человеческого существа, хватающего некий объект, понимается мгновенно, потому, что без символов или мысли между ними, оно вызывает такое же двигательное представление теменно-фронтальной зеркальной системе нашего мозга. Как объясняют профессор Риццолатти и доктор Маддалена Фаббри Дестро с Кафедры Нейробиологии в Университете Пармы: «на начальной стадии эволюции языка, зеркальный механизм решал две фундаментальные проблемы коммуникации: одинакового и прямого понимания. Благодаря зеркальным нейронам, то, что действительно для отправителя сообщения, также действительно и для того, кто сообщение воспринимает. В спонтанных символах необходимости не было. Понимание было присуще нейронной организации обоих индивидов.»¹⁶ Такие идеи наделяют новым богатым значением не только концепты «схватывания» и «умственного угадывания намерения другого человека», но, что более важно, также концепт угадывания концепта — суть самой человеческой мысли. Возможно, это имеет отношение к симуляции движений руки, которая происходит в уме, но в значительно более абстрактной манере. Человечество, по-видимому, интуитивно знало об этом веками: «Концепт» происходит от латинского conceptum, что означает «вещь подразумеваемая/вещь задуманная (в оригинале — a thing conceived — прим. перев.)», которое, как и наше современное «задумать/подразумевать нечто» уходит корнями в латинский глагол concipere, «взять и удерживать» В 1340 возникло второе значение у этого термина: «взять в ум.» Удивительно, что репрезентация человеческой руки в центре Брока, участке человеческого мозга, вовлеченного в обработку языка, производство изречений или знаков и их понимание. Многочисленные исследования показали, что жесты рук/кисти и движения рта связаны посредством обычного нейронного субстрата. К примеру, хватательные движения влияют на произношение, причём, не только тогда, когда они непосредственно выполняются, но и тогда, когда их наблюдают. Также, было продемонстрировано, что жесты рук и жесты рта у людей связаны непосредственно и что мы паттерны орально-ларингеальных движений, которые мы создаём для продуцирования речи, являются частью этой связи.

Центр Брока также служит маркером для развития языка в эволюции человека, так что, вполне интригует тот факт, что он также содержит двигательные репрезентации движений рук; здесь может быть часть моста, который ведёт от «семантики тела» жестов и телесной себя-модели к лингвистической семантике, ассоциированной со звуками, производством речи и абстрактных значений, выражаемых в нашей когнитивной себе-модели, мыслящая самость. Центр Брока присутствует у ископаемых Homo habilis, в то время, как у предполагаемых предшественников этих ранних гоминид он отсутствовал. Таким образом, зеркальный

механизм, предположительно, является базовым механизмом, из которого развился язык. Предоставляя двигательные копии наблюдаемых действий, он позволяет нам добывать цели движений из умов других человеческих существ, а затем и посылать абстрактные значения от одного Туннеля Эго к следующему. История с зеркальными нейронами привлекательна не только потому, что прокладывает мост между нейробиологией и гуманитарными дисциплинами, но также и потому, что она выявляет множество более простых общественных феноменов. Вы когда-нибудь наблюдали за тем, насколько заразительной бывает зевота? Вы когда-нибудь ловили себя на том, что начинаете громко смеяться вместе с остальными даже в том случае, когда вы не поняли шутки? В дискурсе о зеркальных нейронах, есть идея о том, как группы животных, такие, как косяки рыб или стаи птиц, могут координировать своё поведение с большой скоростью и точностью; они связаны через нечто, что можно было бы назвать низкоуровневым резонансным механизмом. Зеркальные нейроны могут помочь нам понять, почему родители спонтанно открывают свои рты, когда кормят своих детей, что происходит во время массовой паники и почему иногда так трудно освободиться от стада и стать героем. Неробиология делает вклад в образ человечества: Мы все связаны в интерсубъективном пространстве значения — то, что Витторио Галлезе называет «разделяемое многообразие».

Приложение к шестой главе

Разделяемое многообразие: беседа с Витторио Галлезе

Vittorio Gallese является профессором психологии человека на Кафедре Нейробиологии в Университете Пармы, Италия. Как когнитивный нейробиолог, он фокусируется в своих научных интересах на отношении между сенсомоторной системой и познавательной способностью у приматов, причём, как у людей, так и у других видов, используя для этого спектр нейрофизиологических и нейровизуализационных техник. Среди его значительных вкладов можно найти открытие зеркальных нейронов, сделанное им вместе с его коллегами в Парме, а также разработку теоретической модели базовых аспектов социального познания (в оригинале — social cognition — прим. перев.) Сейчас он разрабатывает междисциплинарный подход к пониманию межсубъективности и социального познания, сотрудничая с психологами, психолингвистами и философами. В 2002 он встретился с Джорджем Миддером в Калифорнийском Университете в Беркли. В 2007 он был удостоем Grawemeyer Award в области психологии за открытие зеркальных нейронов. Он опубликовал более семнадцати статей в международных журналах и является со-редактором (с Максимом И. Стаменовым) Зеркальные Нейроны и Эволюция Мозга и Языка (2002).

Метцингер: Витторио, что именно ты подразумеваешь под гипотезой разделяемого множества? Что такое разделяемое множество?

Галлезе: Вопрос можно открыть следующим: Как мы можем объяснить ту лёгкость, с которой мы обычно понимаем, что именно находится на кону, когда мы взаимодействуем с другими людьми? Я использовал этот термин для характеристики того, что происходит тогда, когда мы наблюдаем за действиями других, за их явным поведением, которое выражает чувства и эмоции, которые они переживают. В основном, он характеризует нашу способность к прямому и опосредованному доступу к опытному миру другого. Я думаю, что концепция эмпатии должна быть расширена для аккомодации и учёта всех различных аспектов выразительного поведения, позволяющего нам устанавливать осмысленные связи с другими. Это расширенное понятие эмпатии охватывает термин «разделяемое множество». Оно открывает возможность для унифицированного учёта важных аспектов и возможных уровней описания интерсубъективности. Я пытался не употреблять термин «эмпатия», так как он систематически вызывает недоразумения, в основном из-за своих коннотаций с другими контекстами. Разделяемое множество может быть описано на трёх различных уровнях: уровень феноменологии, функциональный уровень и подличностный уровень. Феноменологический уровень отвечает за чувство схожести, то есть, чувство бытия частью большей социальной общности индивидов, похожих на нас; это чувство мы переживаем всякий раз, когда встречаем других. При противостоянии интенциональному поведению других, мы переживаем специфическое феноменальное состояние эмоциональной взаимной настроенности. Это феноменальное состояние, которое производит характерное ощущение знакомства с другими индивидуумами, порождается коллапсом интенций другого в интенции наблюдателя. Как кажется, это важная составляющая эмпатического.

Функциональный уровень может быть охарактеризован в терминах телесно воплощённых симуляций действий, которые мы видим, или эмоций и чувств, выражение которых мы наблюдаем у других.

Подличностный уровень представлен как активность серий зеркалящих нейронных контуров. Активность этих контуров зеркальных нейронов, в свою очередь, тесно спарена с многоуровневыми изменениями в состоянии тела. Мы видели, что зеркальные нейроны являются примером мультимодального разделяемого пространства действий и намерений. Последние данные показали, что аналоговые нейронные сети участвуют в производстве эмоционального и чувственного мультимодальных «мы-центрированных» разделяемых пространств. Проще говоря, всякий раз, когда мы обращаемся к другим людям, мы автоматически заселяем мы-центрированное пространство, в пределах которого мы используем серии имплицитных убеждений относительно другого. Имплицитное знание позволяет нам непосредственно понять, что делает другой человек, почему он или она делает это и что он или она чувствует по поводу этой конкретной ситуации.

Метцингер: Ты также говоришь о «телесно воплощённой симуляции.» Что именно это значит? Существует ли нечто, что можно было бы назвать «развоплощённой симуляцией?»

Галлезе: Упоминание симуляции используется во множестве различных областей, часто наряду с иными, не обязательно перекрывающими друг друга, значениями. Симуляция это функциональный процесс, который обладает определенным репрезентационным содержимым, обычно касательно возможных состояний своего целевого объекта. В философии ума, упоминание симуляции используется сторонниками «Теории Симуляции Чтения Мыслей» для характеристики предпочтительного состояния, приспособленного аттрибутором ради понимания поведения другого человека. В основном, мы используем свой ум для того, чтобы оказаться в ментальной шкуре других человеческих существ.

Я оцениваю симуляцию, как воплощённую для того, чтобы охарактеризовать её как предписанную, автоматическую, бессознательную, дорациональную, как неинтроспективный процесс. Прямая форма опытного понимания других и интенциональная настроенность достигаются активацией разделяемых нейронных систем, подкрепляющих то, что другие делают и чувствуют и что мы думаем и чувствуем. Этот моделирующий механизм и является воплощенной симуляцией. Параллельные отделенным чувственным описаниям наблюдаемых социальных стимулов, внутренних представлений телесных состояний, ассоциированных с действиями, эмоциями и чувствами вызываются в наблюдателе, как будто бы он или она исполняли похожее действие или переживали похужую эмоцию или чувство. Системы зеркальных нейронов, похоже, являются нейронным коррелятом этого механизма. Посредством разделяемого нейронного состояния, присутствующего в двух различных физических телах, «объективированный другой» становится другим собой. Дефективная интенциональная настроенность, вызванная недостаточностью воплощённой симуляции, может объяснять некоторые из социальных расстройств аутистов. Нужно добавить, что, в противоположность тому, что думают многие исследователи сознания, социальное познание это не одно лишь социальное метапознание, то есть, явное размышление о содержимом чьего-либо ума средствами абстрактных представлений. Мы, конечно же, можем объяснить поведение других, используя нашу сложную и утончённую способность к размышлению. Я стою на позиции, что большую часть времени в нашем ежедневном общественном взаимодействии, нам не нужно делать это. У нас есть гораздо более прямой доступ к опытному миру другого. Это измерение социального познания воплощено, так, что оно посредничает между нашим мультимодальным опытным знанием нашего собственного живого тело и образа, которым мы переживаем других. Поэтому, я называю симуляцию «воплощённой» не только потому, что она осуществляется в мозгу, но также потому, что она использует предварительно существующее тело-модель в мозгу и, поэтому, вовлекает неизречимую форму самопредставления, которая также позволяет нам переживать то, что переживают другие.