Тура, или Я, Сонька, Алик и остальные
Шрифт:
«Некая Е. была красивой и взбалмошной. Скорее взбалмошной, чем красивой. Но от других женщин ее отличала удивительная притягательность. Все летели на ее огонь. Некоторые обжигались и, возможно, погибали, другие, вовремя спохватившись, делали крутой вираж, но рано или поздно возвращались к ней вновь. Она была вихрем и жила в вихре встреч и разлук. И вот эта Е. неожиданно погибла при странных обстоятельствах. Она выпила ночью большую дозу снотворного, однако, не столь большую, чтобы умереть. И, тем не менее, заснула и не проснулась. Ее родные узнали обо всем только утром. Мучились, стараясь ее спасти, но все усилия были тщетны. Случайность ли это, или Е. все точно рассчитала, никто не знал. К тому же на журнальном столике рядом с ее постелью нашли записку (которая не проливала свет, а наоборот – запутывала дело) следующего содержания: “Я жду
Тот, кому была адресована записка, очень жалел Е. С ней связано его прошлое, молодая и легкая жизнь. Когда же он услышал о записке, то и бровью не повел – не помнил он никакого вечера. Да, было шампанское и сухое вино рекой в шумных компаниях, но ничего такого. Его же товарищ, тоже одноклассник Е., тайно влюбленный в нее, ходивший за ней по пятам, узнав о записке, затосковал по Е. еще сильнее. Дело в том, что он вспомнил тот вечер, который был, но не с ним, вспомнил розы, шампанское, магнетизм полумрака ее комнаты. Вспомнил и изменился. Стал кротким, замкнутым, а потом и вовсе исчез. Пошел в лес и не вернулся. Пропал без вести. Его долго искали, но не нашли.
Тот же, к кому обращалась Е., счел эти случаи тайным напутственным знаком. Только чего? Думал он и решил, что ему следует быть осторожным: все и всегда его обманывают. Даже эти двое. “Надо же, – сверлило его, – хитрецы… я и не догадывался: она же никогда не относилась к нему серьезно…” И то ли сильно позавидовал, то ли обиделся, но вскоре забыл о Е.
Прошло несколько лет, и он утонул. Отправился в поход на байдарках, что-то не заладилось, его байдарка перевернулась, он захлебнулся, оказавшись в холодной воде, вода попала в легкие, он потерял сознание. И тут он увидел Е. Она шла к нему и говорила: “Ты вспомнил… я так ждала…”
Он в испуге вытаращил глаза и попятился назад.
Пробыл он в воде всего несколько минут. Быстрое течение реки на излучине вынесло тело на отмель. Его нашли, откачали. Он долго лежал в больнице. Там он и вспомнил тот вечер. Вспомнил розы, которые нес Е. в сильном волнении, свое предвкушение, магнетическое движение всех мелких предметов в ее комнате, обоюдное желание и ее откровенный намек. Но он смутился, не решился. Почему? Испугался взбалмошности Е.? Или решил, что это еще один гениальный ход ее всегдашней игры? А может быть, из-за какого-то внутреннего противоречия, желания делать себе все во вред? Другими словами, он так подправил ситуацию, что вечер безобразно окончился волной ее жгучей обиды. Естественно, что ни о какой дальнейшей дружбе не могло быть и речи. Когда они случайно встречались у общих знакомых, Е. кривлялась, выставляя его в искаженном свете. Он стал избегать ее, перестал ей позванивать даже в праздники. Любил ли он ее? Пожалуй, нет. Но иногда – отчего? – он возгорался, стремился к ней, мечтал ее видеть, хотя бы только увидеть…
Вышел он из больницы и как с рельсов сошел. Померещилось ему, что он должен умереть, и что весь его организм то ли в ранах, то ли в наростах. И стал он бегать по врачам, просвечиваться снизу доверху и сверху донизу. Но врачи неизменно говорили: “Вы абсолютно здоровы”. – “А вот здесь что-то режет, доктор”. Доктор пальпировал, исследовал и изрекал: “Ну, как бык”… И он понемногу успокоился. Только когда сердце кололо, или ломил затылок к перемене погоды, он вспоминал Е., разговаривал с ней: “Не жди, я не приду. Ты мстишь мне за тот вечер, но… но… ведь тогда не было… поэзии”».
Вот такая история. Сложная штука поэзия. Для одних она есть, для других ее нет, а для третьих она есть, даже когда у них ничего нет. Мне кажется, я чувствую ее ежедневно, иногда чаще – ежечасно, но… видите ли, я, например, с подозрением отношусь к Ф. Сологубу, который однажды, всего за один день, написал более 60-ти стихотворений.
9. Надо
а просто быть в роще (желательно поздней весной и в полном одиночестве), и тогда обязательно к Вам кто-нибудь потянется.
10. О лягушках
Когда синь неба, проникшая в мои поры и достигшая области почек, печени и солнечного сплетения, после того, как мы втроем (я и две мои закадычные подружки), расстелив одеяла на пляже и выкупавшись, выпили по стакану каберне, разредилась до прозрачного эфира, и в ней заиграли фиолетовые молнийки и змейки, толкавшие мое тело хаотично то вверх, то влево и вправо, кто-то тихо и отдаленно вздохнул и прошептал:
«Как лепетно, Господи, красота-то какая! Как все преображается от дела рук Твоих, и исчезают обиды и огорчения. Разве это не Ты выстроил в равномерный ряд четыре белоснежные яхты и упруго раздул их паруса? А может быть, это не яхты, а крупные чайки, которые то припадают к водной глади, то отстраняются от нее в поисках добычи? Сколько малых и больших предчувствий даешь Ты ощутить в одно единственное мгновение и задуматься над ними то ли в порыве сладкого испуга, то ли горького наслаждения…»
Я созерцала мир как бы сверху, пораженно осознавая, что вижу всю картину пейзажа одновременно в целом и в частностях, ничто не удивляло меня, а лишь радовало, но только… да вот это… на одеялах, расстеленных у берега, я увидела трех лягушек, можно было бы подумать, что это люди сидят на коленях и опираются руками в землю, но нет… это точно были три лягушки… одна зеленая лягушка, плотненькая и складненькая, другая – синяя, а рядом с ними – желтая лягушечка.
У зеленой лягушки светлые волосы, заплетенные в косы, были сложены короной на голове, голубые выпуклые глаза сливались с эфиром, иногда она потирала одной лапкой о другую и чуть ли не подпрыгивала от бешеной радости. Синяя лягушка, вытянутая, как стручок гороха, с растрепавшимися по плечам и слипшимися в сосульки длинными черными волосами, смотрела вокруг, сначала расширяя глаза, а потом сощуривая их, как будто бы наблюдала не жизнь, а слепки с жизни, которые она подносила к глазам, а потом отдаляла, оставаясь довольной или, на худой конец, равнодушной. Желтая лягушка казалась мне до боли знакомой – кто это? кто это? – но я так и не смогла ответить на вопрос, лихорадочно перебирая в памяти всех своих приятельниц и приятелей…
«Скажи что-нибудь умное, скажи!..» – приставала зеленая лягушка к синей. Желтая лягушка смотрела попеременно на них обеих, и нервно вверх-вниз ходили ее животик и зобик. Синяя лягушка медлила, рассматривая прыгающих в воду и резвящихся купальщиков и купальщиц. Но вот она напряглась, потом усмехнулась и начала: «Есть два точно рифмующихся слова… в них скрыта не только жизненно важная тайна, но и ее разгадка…» – она опять затихла, уйдя как бы в себя. «Какие, какие?!» – уже не в силах сдержаться восклицала зеленая лягушка. «В них есть сокровенный смысл, намек на…» – синяя лягушка медлила и растягивала паузу. «Да говори же… какие?!» – зеленая лягушка не могла усидеть на месте и, опершись руками о землю, выставила высоко свой плотный зад и подпрыгнула. «Гениальное и…» – продолжала медленно синяя лягушка. «И… и…» – нараспев повторила зеленая. «…и… генитальное», – наконец закончила свою мысль синяя. Зеленая лягушка бешено расхохоталась и запрыгала в экстазе. Желтая лягушечка вздрогнула и задумалась – шутит или нет синяя лягушка? А если нет, то есть ли смысл в ее словах или они – откровенная глупость? Так она и осталась сидеть вне времени и в сомнении, и ее животик и зобик пульсировали неровно и нервно, более неровно и нервно, чем полагается пульсировать животикам и зобикам у почти образованных и уверенных в себе лягушек…
11. Как ягненок сатаной стал
(из тетради литературных опытов Алика)
Ягненок в лесу заблудился. Девушка Черная Ночь пожалела ягненка, вывела к тропке, да прилепилась навечно к нему.
Той же ночью просто девушка по той же тропинке гуляла и случайно чулок из капрона вдруг порвала. Осердясь, резко сняла свой чулок и на что-то (курчавое, теплое, черненькое) надела его. А «что-то» – ягненок тот был, точнее его голова.