Тура, или Я, Сонька, Алик и остальные
Шрифт:
А еще… Я, Вика и Лера бежали по пустому переулку, опаздывая в школу. Непонятно откуда появился старик в кафтане – он шел навстречу. Когда он оказался рядом с нами, мы опустили глаза, а старик вдруг сладким баритоном: «Я бы с этими и е…ться не стал». Мы вскинулись и рты раскрыли. А он раскрыл кафтан, а там… мы с визгом врассыпную… только ко второму уроку и успели. Потом рассказывали всем в школьном туалете, что с нами произошло…
А еще летом на пересменке, когда московские дворы пусты и тихи, ко мне пришли подружки и сказали: «Пойдем гулять, мы кое-что тебе покажем,
Он был абсолютно гол, под животом виднелось черное зияние, словно тазик с вороненой эмалью прилип к его бедрам. Он что-то застирывал в этом тазу, потом разглаживал, просматривал и опять застирывал… глаза его, как драндулеты, неслись на нас расширенно и быстро… У нас в руках кульки с черешней были, и все они рассыпались… мы вздрогнули и побежали прочь.
– Как жутко, – всхлипывала Лера, когда мы остановились и перевели дух, – и смешно…
Мы смеялись и не могли остановиться.
– Неужели это все на самом деле было? – спросила Лера.
И мы опять пошли смотреть и убегать. А потом спрятались за гаражами и начали следить. Сидели с час. Уже хотели уходить, как из беседки вышел наш бывший пионервожатый Голиков в светлой паре и с портфелем. Его отчислили из школы почти как год назад, но он нам говорил, что его пригласили на секретную работу в разведку.
Голиков огляделся, наклонился, поправил шнурки на штиблетах и вышел на набережную.
– А этот еще откуда? – спросила Лера.
– Наверное, скрутил того, – предположила Даша.
– А вдруг убил? – прошептала Лера.
– Как же убил… – у меня возникло подозрение, и я взглянула на Леру.
– Ну не Голикоффф-же! – вскрикнула она, приложив руки к ключицам…
– Это неудовлетворенная «Матерь-Секси» сует свои животы и груди в переулки и дворы Москвы, – сказал Алик, – и потом уже злая «Покуда» бьет фонтаном в небо, наполняя страхом малолеток, приобщая их к коловращенью такой-сякой вселенной.
И… еще… еще… И даже здесь, в уголке небольшого сада, где я сижу на скамейке с маленькой дочкой, кто-то шевелится в цветущих кустах сирени… И мы срываемся… – «Мама, а ведь он за тобой охотится», – несемся, спотыкаясь, как раненые звери, и неудовлетворенная «Матерь-Секси» и злая «Покуда» гонятся по следу, а потом наперерез, пытаясь напугать две крошечные фигурки, бегущие к людям…
27. Доктор дизель
– Ты только не торопись и будь внимательна, – моя тетушка раскрывает ноты на нужной странице и разглаживает листы со всей тщательностью, хотя они в этом и не нуждаются. – Эту вещь, – тетушка явно чем-то озабочена, и мне кажется, что ей наплевать на меня (во всяком случае, сейчас), поэтому просит сыграть что-то из давно пройденного, чтобы предаться собственным мыслям, а не тратить силы на замечания, которыми она истязает меня при разборе новой пьесы, – ты играла уже давно и вполне прилично, вспомним для разнообразия.
Я медленно начинаю «К Элизе», но тут же молниеносно увеличиваю темп, и тетушка постукивает меня по руке и приглушенно шепчет: «Ну, куда ты несешься? Давай-ка сначала». Я слушаюсь, но из вредности начинаю бить по клавишам как по барабану, и тетушка морщится, хлопает опять по моей руке, а потом легко
– Ага… – многозначительно тянет тетушка.
Я сбавляю темп и останавливаюсь.
– Да ты играй, играй, – тетушка шуршит страницами, и я несмело продолжаю мелодию, спотыкаясь на каждом такте.
– Ну-с, ну-с, – шепчет себе под нос тетушка, – что же будет, если смешать селитру, серу, бертолетову соль и все это поджечь?
Я вспоминаю опыт недельной давности, когда я сожгла именно такую адскую смесь и чуть не задохнулась от едкого дыма. К тому же опалила челку, и ее пришлось состричь (как всегда неаккуратно, с проплешиной надо лбом). Пережив ужас и позор еще раз, начинаю недовольно морщиться и нехотя говорю: «Что надо, то и будет», потом разворачиваюсь на стульчике и смотрю на тетушку с напряженной, но вежливой улыбкой.
– Ты пробовала? – тетушка заговорщицки пристально вглядывается мне в глаза. Я уверена, что она обо всем догадывается или даже знает (правда непонятно – откуда), тем более, такого опыта в книжечке не описывается, поэтому отпираться бесполезно, и утвердительно киваю.
– Да ну… и где? – тетушка сейчас своя в доску и ей можно довериться.
– Вон там, – я разворачиваюсь на стульчике и машу рукой в сторону скрытого непролазной темью закутка в коридоре.
– Как, прямо на паркете?! – восклицает тетушка.
– Нет, почему, на сковородке.
– Ну, и как это было, расскажи, – тетушка прижимает книжку к груди и просто-напросто выпяливается на меня, чуть приоткрыв рот.
Мне непонятно, к чему она клонит и что ей за дело, но мой язык развязывается сам собой:
– Ну, дым был, искры.
– А запах был? – не отстает тетушка.
– Еще бы… такой едкий, я даже закашлялась.
– А дым какой, фиолетовый?
– Дым как дым, ничего особенного.
Я чувствую, что тетушка уже не слушает меня, она пристально вглядывается в то место, где я сжигала смесь. Ее напряжение передается мне – я утыкаюсь взглядом туда же.
– Дым, говоришь, и запах, – с особым акцентом на первом слове произносит тетушка, и я отчего-то вздрагиваю. Нет, не может же быть, чтобы память так четко… но действительно опять вижу дым. Тетушка намеренно громко шумит носом, втягивая воздух, и я, не веря своим ощущениям, чувствую запах жженой серы. Дым вскоре рассеивается (строго говоря, он не похож на тот, первоначальный, недельной давности, он более разрежен и подсинен), и я четко осознаю, что в коридоре, в закутке, точно на том месте, где производился мой опыт, стоит высокий чернокожий в джинсах и байковой рубахе в бледную клетку.