Турецкая романтическая повесть
Шрифт:
— Пожалуйста, входите.
Теснясь в дверях, крестьяне вошли, гурьбой стали посреди комнаты.
— Садитесь, — пригласил директор.
Расселись на стульях, как важные господа. Старосте и Мустафе Сорок Зубов достались кресла, обтянутые сафьяном.
— Я вас слушаю, — сказал директор.
— Простите нас ради аллаха, — начал староста, — мы с просьбой к вашей милости.
— С какой же?
— Нам деньги нужны. У нас бедная деревня.
— Но долг мы заплатим, хоть и бедные, — вставил Мустафа Сорок Зубов.
Директор
— Значит, вы просите кредит?
— Вот-вот, — обрадовался Сейдали. — Кредит нам нужен, кредит!
— Это наш долг — предоставить вам кредит, — сказал директор и задумался.
— Не знаем, как и благодарить вас, господин… — начал староста.
— Только… — перебил его директор, — лимит у нас кончился.
— Как это?
— Сейчас скажу, чтобы вам было понятней. В этом году мы получили из Анкары для кредитов сто тысяч лир. Эти деньги уже использованы. Пришли бы вы немного пораньше…
— Значит, ничего не выйдет? — спросил Сейдали со слезами в голосе.
— Отчего же, душа моя, мы что-нибудь придумаем.
— Да благословит вас аллах!
— Напишем снова в Анкару. В прошлом году тоже пришлось так делать.
— Значит, можно надеяться?
— Обязательно. Это наш долг.
— Пусть в вашей жизни будут одни радости! — расчувствовался Мустафа Сорок Зубов. — Аллах наградит вас за доброе дело. А о нас и говорить нечего!
Директор встал и проводил их до двери.
Очутившись на улице, крестьяне с удивлением посмотрели друг на друга. Они не могли опомниться от радости.
— Теперь все в порядке, — сказал староста.
— С доброй молитвой за доброе дело!
Только Сердер Осман был недоволен.
— «Все в порядке», — ворчал он. — Не приведи господь просить у государства… Легче грыжу нажить, чем у властей что-нибудь выпросить.
— Ах ты, гнилое пузо! — возмущался Мустафа Сорок Зубов. — Это же деньги! Разве ты сам дал бы в долг неизвестному человеку, ни с кем не поговорив, ни у кого не расспросив?
— И то правда, — согласился Тощий Омер.
— Ишь чего захотел! Вынь да положь ему денежки! С такими, как ты, банк мигом в трубу вылетит, — согласно подхватили все.
До самой деревни Сердер Осман молчал. Что толку говорить, когда никто и слушать не станет! «Зачем же, — скажут, — ходил, если сам не веришь?»
Вокруг старосты Керима в деревенской кофейне собралась целая толпа.
— Староста я все же — что ни говори, — объяснял он, — к моим словам в касабе прислушиваются.
— Что ж там сказали?
— Главное — дойти туда, остальное легко. Проси чего хочешь. Не успел я с директором поговорить, как он побежал давать в Анкару телеграмму. Теперь осталось только чиновников из банка подождать. Приедут к нам бумаги заполнять. Тогда считай — денежки в ваших карманах.
— А сколько дадут?
— Сто тысяч —
— Да нам столько не выплатить!
— А мы возьмем, сколько нам надо. Силком никто брать не заставляет. Пусть знают, что мы не завистливые.
— Мастану теперь и делать нечего у нас в деревне.
— Помрет с тоски.
— Перестанет важничать. Сразу подожмет хвост.
— Директор к нам со всем уважением, словно только нас и ждал. И о чем мы до сих пор думали!
— Я вам давно говорил. Не слушали меня.
— Теперь, глядишь, и наша деревня станет не хуже других, в люди выйдем. Никакой тебе конфискации-монфискации!
— Какое там, если государство нам такую услугу оказывает!
— Ну и заживем теперь, братцы!..
Время шло, а из банка ни слуху ни духу. Караахметлийцы спали и видели тот счастливый день, когда к ним приедут чиновники с полными карманами и начнут пригоршнями отсыпать деньги — только руки подставляй.
А время шло. Сев не за горами. Не посеешь в срок — все упустишь. Приуныли крестьяне, припрятали оставшуюся пшеничку — на случай, если не приедут из банка. Придется тогда сеять тем, что осталось. Большей беды для крестьянина и придумать трудно. Некоторые уже испытали это на своей шкуре. Такое и во сне не дай бог увидеть. А что делать, если вся твоя надежда в оставшейся пригоршне пшеницы?
Идет человек в амбар, выгребает остатки прошлогодней соломы, делит: половину на корм лошади, ослу и волу, половину везет в город. А там этой соломы уже полным-полно! Из сорока таких, как Караахметли, деревень Кесикбеля по всем трем дорогам везут ее в крошечную касабу на ослах, на лошадях, на тачках. Терпкий запах соломы разносится по всему городу, ею завален уже весь базар, дети ныряют в пышных ворохах — им-то раздолье!
Да, на одной соломе далеко не уедешь. Весь Кесикбель, все сорок деревень начинают готовить йогурт [96] , сбивать масло и везут продукты в город, чтобы добыть хоть дирхем пшеницы для сева, хоть дирхем — для еды.
96
Йогурт — заквашиваемое особым способом кислое молоко.
Заважничал горожанин, увидев на базаре такое обилие соломы, йогурта, масла, молока. Только масло и молоко покупает, да и то если уступают задешево. На обе лопатки кладет крестьянина. А мимо возов с соломой не глядя проходит. Если бы посмотрел хоть раз в эти отчаявшиеся глаза, прочел бы на этом лице и мольбу, и надежду, и страх… Постоит, потопчется человек возле воза, да и поворачивает оглобли домой несолоно хлебавши. Масла и молока надо горожанину. А крестьян, у которых есть дойные коровы, во всем Кесикбеле по пальцам перечтешь!