Турецкая романтическая повесть
Шрифт:
Крестьянам было не до него. Даже когда пронесся слух, будто Мастан палил в небо на излучине реки, судачить об этом не стали.
В другое время за каждым кустом на пути Мастана засел бы человек, каждый шаг его был бы известен. Теперь же следить за Мастаном было некому. Деревня опустела, все ушли в долину Сарайкей на поденщину.
Такая беда не часто заглядывает в дом. Даже старики не помнили таких страшных дней. Убрав свои три-четыре мешка пшеницы да по стольку же хараров [97] соломы, отправились караахметлийцы в долину
97
Харар — большой мешок из козьих шкур.
Постепенно сюда стянулся весь Кесикбель. Владельцы бескрайних пшеничных полей поначалу радовались, но армия безработных росла и росла… Дошло до того, что чуть не на каждый колос приходилось по человеку. Такое нашествие обездоленных людей испугало прижимистых хозяев.
В прошлом году поденщики просили по четыре меджита [98] в день. В этом году сразу соглашались на три, а потом цены пошли падать, словно с крутой горы катиться. Тот, кто успел захватить работу, со страхом и злобой смотрел на каждого нового пришельца, такого же голодного и измотанного, как он сам.
98
Меджит — двадцать курушей.
Люди брели и брели без конца под палящим солнцем, спеша к каждому новому полю с новой надеждой и уходя прочь с поникшей головой. Усталые, измученные, они все не хотели сдаваться, стремились сохранить в себе веру и упорство.
Сейдали был в числе этих несчастных. Он уже начал отчаиваться. Хозяева больше и слушать их не желали. Завидев людей издали, они отрицательно качали головой и хлопали в ладоши, что означало «работы нет». Не было работы! Во всей огромной, сгорающей под раскаленным солнцем долине Сарайкей не было работы.
Ночевали скитальцы в шалашах, построенных на полях для поденщиков. Если временным хозяином шалаша был свой брат кесикбелец, он оказывал землякам радушный прием, щедро деля с ними пищу и кров.
— Мы свои люди! Человеку без человека не прожить.
— Сегодня я — тебе, завтра — ты мне…
— Все мы братья…
Переночевав в шалаше, люди шли дальше. И вот уже долина, которая кесикбельцу всегда казалась безграничной, исхожена вдоль и поперек. А работы все нет.
— Может, на виноградники податься? — предложил Сейдали.
— Ах, мать моя! — злился Рюзгяр. — До сбора винограда еще сколько ждать.
За день они успевали обойти восемь — десять полей и отовсюду уходили ни с чем. Больше других убивался Рюзгяр. Он подолгу умолял хозяев жалобным голосом:
— Мы идем от самой Караахметли! Целую неделю в дороге. Дайте нам какую-нибудь работу.
— Ничего нет.
— Мы из Караахметли! — Рюзгяр ударял себя кулаком в грудь. — Каждый умеет работать за двоих.
— Нет же, говорю.
— Да мы гору можем
— Нет!
— Дорогой, мы хоть самого шайтана одолеем. Возьми только! Клянусь аллахом, не раскаешься! Где ты найдешь таких работящих людей, как мы?
— Мне люди не нужны!..
Шли к другому полю, все еще надеясь на то, что слепая судьба повернется к ним лицом и кончатся их мучения.
— Смотри — на том поле совсем мало народу.
— Милостью аллаха оставаться нам здесь!
Шагающий рядом с Сейдали парень жадно глядел вперед. Он только что вернулся из армии. И лучше бы ему не возвращаться!.. В солдатах хоть ни о еде думать не надо, ни о крыше над головой.
— Мы работу ищем, — обратился он к человеку, копошившемуся на меже.
— Все уже захватили, земляк, — ответил тот, сверкнув белками.
— Послушай, друг. Солдаты все умеют делать, что ни попроси. Ни к чему не придерешься.
— Прийти бы вам тремя днями раньше…
— Найди что-нибудь хоть двоим!
— Клянусь аллахом, если бы была работа, я бы с удовольствием…
Сейдали зашагал прочь. Солдат не трогался с места.
— Нет ли у вас воды? Умираю от жары.
Взяв протянутую кружку, он пил медленными глотками, настороженно глядя вслед удаляющимся товарищам.
— Папаша! — Он нагнулся к владельцу поля и вкрадчиво шепнул: — А для меня одного, может, найдешь?
Тот в сердцах выхватил из его рук кружку и молча ушел. Солдат послал ему вдогонку отборную ругань. Впервые в жизни он ругался с таким наслаждением. Облегчив душу, он бегом нагнал товарищей.
Путники подошли к очередному шалашу. Войдя в шалаш, Сейдали сразу схватил жестяную кружку, опрокинул над ней кувшин и долго пил. Остаток воды выплеснул себе за ворот.
Впереди виднелась гора. Равнина кончилась. Вот и отмерили они шаг за шагом огромную долину Сарайкей, до самого подножия хребта Кызылдере. На что еще надеяться? Впереди, за горами, есть еще две деревни. Может, там повезет?..
Измученные крестьяне возвращались домой. Некоторым из них посчастливилось найти работу на десять дней, некоторым — на неделю. Бедняги не знали, какая черная весть ждет их дома. Мастановы конфискаторы побывали в деревне. Опять мертвая тишина воцарилась в Караахметли — рты ножом не раскроешь. Каждый день Мастану доставалось по два поля. За день до продажи приезжал аукционист из касабы, провозглашал троекратно:
— Поле, принадлежащее Сулейману Оджаку из деревни Кайран, размером в пятнадцать дёнюмов, ограниченное с юга дорогой, с севера — полем Акча Мусы, с востока — горой, с запада — полем Вели Дурмуша, назначено к продаже…
На другой день опять:
— Поле, первоначальной стоимостью в триста лир, принадлежащее Сулейману Оджаку из деревни Кайран, размером в пятнадцать дёнюмов, ограниченное с юга дорогой, с севера — полем Акча Мусы, с востока — горой, с запада — полем Вели Дурмуша, продается за двести пятьдесят лир. Кто даст больше?
— Двести шестьдесят, — отвечал Мастан.
— Двести шестьдесят! Кто больше? Желающих нет? Продаю! Про-о-о-о-дано…
Затем шло другое поле, за ним — третье…
О, случись, чудо! Пусть посыплются с неба камни, пусть размозжат они череп Мастану!..