Турецкая романтическая повесть
Шрифт:
— Люди добрые, разве стоит пара черепах две с половиной лиры?
— Кругом этих черепах полно!
— В день придется не меньше десятка на брата!..
— Считайте, что вы разбогатели, — улыбался Джевдет.
— Да благословит тебя аллах, Джевдет-эфенди!
— Клянемся, не забудем твою помощь.
— То-то! Помните, кто вас надоумил, — сказал Джевдет, уходя.
— Да сопутствует тебе удача во всех делах!
В деревне началась оживленная подготовка к новому промыслу. Все воспрянули духом. Даже если каждый будет ловить в день по две черепахи,
— На горе Карынджалы их много.
— А на речке Кесен? Там они кишмя кишат.
— Будь спокоен, и на Кесен сходим, и на Карынджалы.
— Да их везде столько, что и за десять лет не соберешь.
— Ты только посмотри, что в мире делается! А я-то голову ломал: на что, думаю, годится эта толстокожая мразь?
— Эти гяуры даже сушеных мышей едят.
— Тьфу ты! Скажешь тоже!
— Клянусь аллахом! Мне один инженер рассказывал. Он в Германии учился, все знает.
— А может, и мышей им продавать будем?
— Такая уж религия у них, сынок. Никаких порядков не признают, не то что мусульмане. Заниматься нечестивыми делами им ничего не стоит.
— Наше дело им черепах продавать. А там пусть хоть скорпионов едят, нам-то что за печаль?
— Зимой трудно будет черепах ловить. Это летняя работа.
— Для черепахи все одно, что зима, что лето. У этой твари дом на спине…
На другой день деревня опустела. На ловлю отправились все от мала до велика, кто с мешком, кто с торбой. Большинство отдало предпочтение речке Кесен. Все берега обшарили, каждый камень перевернули. Черепах оказалось много — по нескольку штук на брата.
— Интересно попробовать, каковы на вкус эти твари — ишь, какие дорогие! — говорил Сердер Осман, укладывая добычу в мешок.
— Вот откажутся у нас их покупать, — отозвался кто-то рядом, — тогда вдоволь наедимся.
Все рассмеялись.
К вечеру черепах принесли в деревню. Стали ломать голову, куда их деть на ночь: в доме держать нельзя — еще в постель заползут, в хлеву — скотину испугают. Наконец Сердер Осман придумал: он раздобудет тетрадь, перепишет, кто сколько поймал, и всех пойманных черепах свалят в кучу посреди деревни.
— Далеко не убегут, — успокаивал он соседей, — а убегут, мы их поймаем и обратно принесем.
— А если их будут воровать?
— Крестьянин у крестьянина никогда не украдет. А чужих здесь нет.
— А если кто-нибудь хитрить начнет и себе чужих черепах приписывать?
— Черепахи, пойманные около деревни, добычей не считаются, — безапелляционным тоном изрек Сердер Осман.
Прошло еще несколько дней. Стадо черепах, ползающих по деревенским улицам, росло. Их было уже штук пятьсот-шестьсот. А вместе с ними рос и охотничий азарт. Люди по улицам ходили осторожно, особенно по ночам, боясь раздавить какую-нибудь черепаху. Дети были довольны больше всех. Целые дни играли с этими диковинными живыми игрушками.
Время шло, а Джевдет не показывался.
— Раз он к нам не едет,
Выбор пал на Сейдали. На другой день он отправился в касабу, разыскал Джевдета.
— Джевдет-бей! Черепах мы наловили тьму-тьмущую! У нас теперь не деревня, а прямо черепаший питомник. Поискать бы этих итальянцев.
— Наловили? Ну и слава аллаху!
— Наловить-то наловили. Теперь продать бы.
— Итальянцы в Измир уехали. Много товару у них накопилось. Они повезли его на пароходе. Через несколько дней вернутся.
— Спасибо. Будь здоров…
Охота продолжалась. Черепашье стадо увеличивалось. Обжившиеся в деревне черепахи уже привыкли к людям и не прятались в панцирь, а храбро ковыляли в разных направлениях.
Итальянцы, обещанные Джевдетом, так и не приехали за товаром. Весь Кесикбель потешался над простодушными караахметлийцами. Только иримцы понимали их. Они несколько недель тоже бродили по горам, собирая сосновые шишки по совету Джевдета, который обещал продать их по двадцати пяти курушей за пару.
Забытые беды опять глянули в лицо крестьянам. Опять люди затаились, помрачнели. Ползающие по деревне черепахи живо напоминали им об их непростительной наивности. Иные от злости швыряли в них камнями.
Наступило двадцатое ноября — срок, назначенный Мастаном. Теперь о семенах и речи быть не могло, все думали только о том, как бы не умереть с голоду. Брали у Мастана понемногу, чтобы суметь расквитаться после урожая и не попасть в лапы конфискаторов. Слабая надежда на урожай была в этом году — посеяли поздно, семена могли совсем не взойти.
— Смотри, брат, — предупреждал каждого Мастан, давая деньги, — после урожая сразу!..
— И так знаем…
— Заранее предупреждаю, чтобы греха на душу не брать. Потом меня не вините.
Хасан засеял свое поле. У Ибрагима-аги тоже хватило семян, поэтому Хасан чувствовал себя независимым. Однако тоска грызла его, он не мог спокойно смотреть людям в глаза: сердце его обливалось кровью, когда он читал в них откровенное отчаяние. Остановись с любым, скажи ему «здравствуй», а у того в ответ уже рвутся слова жалобы, мольбы о поддержке и сочувствии. Конечно, у крестьян не принято плакаться. Погибай, кровью харкай, а молчи. Только по тону голоса, по случайно брошенным словам, по шуткам можно догадаться, что у крестьянина на душе. Но скажи ему одно только слово: «семена» — он сразу в лице изменится.
В другое время Хасан и раздумывать бы не стал, поделился бы с друзьями последним. Хоть самому трудно, а Сердеру Осману, Сейдали обязательно помог бы. Теперь нельзя. Он не хозяин, всего лишь пайщик Ибрагима-аги. Да главное не в том, главное — Алие… Теперь от урожая зависит все его будущее. Сразу после уборки он отвезет мать в город, устроит ее там на время. Потом вернется в Караахметли спокойный, сильный, огромный, как гора с окутанной облаками вершиной, и заберет с собой свою любовь, свою ненаглядную Алие. Они отправятся далеко-далеко, так далеко, что Мастан нипочем не дознается, где они.