Туркменская трагедия
Шрифт:
В конце 1999 года профессора Пиримкули Тангрыкулиева, о котором уже шла речь в предыдущих главах, перевели в известную мрачной славой своих костоломов Красноводсую тюрьму, где по просочившимся оттуда скупым весточкам его там избивают, применяют к нему такие изощренные формы пыток, что он поседел, полысел, жалуется на боли в области сердца и выглядит гораздо старше своих лет.
Палачи, не без указания свыше, добиваются от него “признания своей вины” перед Туркмен “баши”. А вся “вина” П. Тангрыкулиева в том, что будучи депутатом Меджлиса, он открыто критиковал антинародную политику “баши”, его личное
Драконовские порядки, установленные в стране, вынудили не одну тысячу граждан Туркменистана покинуть страну или принять гражданство других государств. Среди них немало общественных и политических деятелей, ученых, учителей, писателей, журналистов, артистов... Интеллигентному, здравомыслящему человеку жить и трудиться в стране уже давно стало невозможным. Общественную жизнь охватил психоз “вождизма”, всевластия государственной машины, спекулятивного использования “идей национальной демократии”, на деле — “демократии” ниязовской, прикрываемой крикливой демагогией с целью маскировки ее антигуманного содержания.
О какой демократии, свободе волеизъявления можно говорить, если монопольным учредителем всех издательств, СМИ, даже региональных газет является сам президент. Всем национальным изданиям в коих материалы проходят строгую предварительную цензуру, запрещено публиковать критические и даже проблемные материалы. Поэтому ныне такие главные газеты страны, как “Туркменистан”, “Нейтральный Туркменистан” напоминают огромные буклеты, где нередко на четырехстраничных номерах газет публикуются по 16-17 фотографий президента.
Исключительно редко критические статьи и корреспонденции граждан Туркменистана появляются в зарубежных изданиях. Во-первых, их невозможно или опасно отправлять, так как почтовые отправления из страны и в страну перлюстрируются, изымаются. Во-вторых, авторы, отправившие за пределы республики критические материалы, преследуются. Наложены табу на использование факса, интернета. Туркменские журналисты и писатели об этих новых средствах информации имеют весьма смутное представление, да и использование их им явно не по карману.
На глазах хиреет туркменская литература, музыкальная культура. Впрочем, они сейчас напоминают рахитичного ребенка, который растет, но болезненным и хилым, ибо в Туркменистане право на гражданство имеют лишь произведения, поющие дифирамбы Ниязову.
Ныне СМИ, включая радио, телевидение и документальное кино, свои материалы посвящают больше всего официальной хронике, визитам “баши” в регионы и за рубеж, описанию “исторических достижений” страны в экономическом и социальном плане и не менее “грандиозным” программам на будущее, хотя все последнее сплошной блеф и несбыточные прожекты. Эти сообщения, передаваемые под звуки фанфар, занимают несколько часов и повторяются целыми днями, в полном объеме, взахлеб восхваляя “великого вождя” и его “мудрые предначертания”.
Остальное эфирное время заполняются кадрами с восторженными монологами, выражающими “любовь” народа к “баши”: это организованные интервью с жителями и гостями страны, репортажи из зала заседания Кабинета министров под председательством Ниязова, уличные съемки, где телеобъектив замирает на говорящем, смеющемся, перерезающем ленту,
Однажды произошел казус, наделавший во дворце и на национальном телевидении немалый переполох. Президент, вероятно, в благостном настроении или в минуты просветления неожиданно покритиковал деятельность телерадиокомпании, журналистов пожурил, что они в передачах хвалят его “чуточку многовато”. Сказал и тут же забыл.
Руководство же компании на критику среагировало немедля, будто обрадовалось появившейся трезвости в речах президента: дня два по телевидению ему хвалу не воздавали. Во всех передачах, больших и малых, обычно начинаемых со славословия и пожелания здравия и долгия лета “вождю”, эти вступления были сняты. Убрали даже золотистый барельеф Ниязова, постоянную эмблему в правом углу телеэкрана.
Что тут было! Поднялся переполох... И впрямь, заставь дурака молиться — лоб себе расшибет. С ума посходили?! Революция что ли произошла?! Примерно такая реакция последовала из президентского дворца, откуда на телестудию примчалось высокое начальство. Президент наказал заместителя председателя Кабинета министров О. Айдогдыева, курирующего СМИ, пресс-секретаря президента и председателя телерадиокомпании, приказав удержать с зарплаты каждого по половине месячного оклада. Чуть позднее руководители компании поплатились своими постами, но до того, исправляя оплошность, срочно организовали выступления “низов” — представителей рабочих, дайхан, интеллигенции, домохозяек, распинавшихся перед телезрителями примерно следующими речами: телевидение и радио совершили “историческую ошибку”, предав на два дня забвению имя “великого вождя”, упоминание о коем стало своего рода эликсиром бодрости, допингом, источником сил и вдохновения. Как только в “дни беспамятства” солнце не померкло и луна с места не сошла?!
В одном из опусов, посвященных Ниязову придворными писаками, запечатлен диалог, будто происшедший в его далекой юности.
— Бог даст день — даст и пищу! — рассудил студент Сапармурат где-то слышанной фразой.
— Да потом же ты святым не станешь, — возражал ему приятель.
— Кто знает, кем все мы станем? А что, если лет через двадцать-тридцать я стану у себя дома первым секретарем ЦК?
— А, может, еще и шахом?
— Может быть...
Диалог мало убедительный, но он обретает плоть, когда знаешь о выступлении президента от 14 февраля 1997 года перед представителями творческой интеллигенции страны. “С давних пор встретиться с вами было моей мечтой. Вы поверьте в это...” (“ЭС”, № 10, 03.99).
Эти слова приведены только в официозах, выходящих на туркменском языке. В “Нейтральном Туркменистане”, издающемся на русском языке, таких откровений вы не прочтете. Как и не найдете многих несуразиц, прозвучавших в эфире из уст словоохотливого “баши”. Если уж точно приводить его слова, сказанные на той встрече, то Ниязов без обиняков заявил: он еще мальчишкой предвидел, что станет президентом и знал о встрече с творческими деятелями. Это была его заявка на “провидческий дар”, на “пророчество”.