Туунугур
Шрифт:
Капитан выслушал его, едва превозмогая брезгливость. Перегар Евгения можно было почувствовать не только на пароме, но и на обоих берегах Алдана.
– Хуле вы так пьете-то?
– обратился он не столько к Евгению, сколько к его спутникам.
Матерясь, он понаблюдал за моторкой, убедился, что веревка держит прочно, и разрешил остальным влезть на борт. Киреев на всякий случай закинул и свой рюкзак.
Но уже через несколько минут капитан наорал на вновь прибывших, чтобы они с носа пересели ближе к рубке - там ему будет легче за ними наблюдать. Те покорно изменили дислокацию и устроились под недремлющим
Евгений, которого после вчерашнего мучила жестокая жажда, обратился к капитану с просьбой дать попить. Тот молча кинул ведро с привязанной верёвкой в реку, вытащил и передал страждущему. Евгений благодарно приник к ведру, выдув, кажется, не меньше половины.
Паром не был особенно скорым. Если захватили его в половине одиннадцатого утра, то в Томмот он прибыл в восьмом часу вечера. За десять километров до пристани начал брать телефон. Киреев позвонил матери, сообщил о себе, и тут зарядка кончилась.
Пристали недалеко от мостов через Алдан. Незваные пассажиры сошли и отвязали лодку, даже не сказав капитану спасибо (пусть в другой раз не матерится!). Быстро примчался брат Егора, еще через полчаса был организован небольшой грузовичок, и сплавщики поехали куда-то по Томмоту, на другой берег.
Миннахматовский брат привёз их к пожилому якуту и был таков, забрав с собой Евгения. Якут жил в типовом двухэтажном деревянном бараке, которые у местных называются "балки", в квартире на первом этаже. Шмотки кинули у него в гараже, охраняемом добродушным водолазом. Киреев позвонил дяде, живущему в Алдане, и договорился, что тот заберёт его с Генкой после работы.
Миннахматов сгонял за пивом. Образовалось милое застолье, где события похода обсуждались со смехом и прибаутками. Якут рассказывал случаи из своей молодости, как на охоте он подстрелил лося и потом пёр его на себе сколько-то километров по тайге. А много позже выяснил, что вес, который он поднял, превышал мировой тяжелоатлетический рекорд. Но это ещё не всё. После этого он убил ещё одного лося, и тот был тяжелее первого, и он пёр его на себе по тайге в гору, и ему немного жалко, что никто не знает, какой он рекордсмен и чемпион, но такова жизнь. А вот сын у него пошел далеко: закончил престижный университет, получил хорошую работу, уехал в Великобританию, женился на англичанке, и теперь чуть ли не миллионер. "Да, конечно", "ничего себе", "ууу, круто" - поддакивали гости, рассматривая внутренности балка и старую советскую мебель.
Время пролетело незаметно. Вроде, только сели, а уже подкатила дядина "Тойота". Киреев и Генка вытащили из гаража чехол с упакованными в него двумя лодками, вёсла, свои рюкзаки, и закинули всё это в багажник и на заднее сиденье.
По дороге шли разговоры о житье-бытье, о сплаве. Постепенно разговор перешел на темы, интересные дяде, и Киреев убедился, что дядя находится в таком же духовном поиске, что и Генка. Только в отличие от лидера группы "Вельзевул", дядя твёрдо держался христианства, хотя и в его протестантской форме. По словам дяди, он разочаровался в православии и черпал вдохновение в проповедях американских пасторов. На этой почве у него завязался было спор с сидевшим сзади Генкой, который с пылкостью неофита начал что-то вещать о якутских духах, но, к счастью, скоро уснул,
Дома дядя сварил картошку, которая показалась обоим сплавщикам самым вкусным, что они ели за последние дни. Генка ушёл спать, а Киреев немного посмотрел телевизор - надеялся узнать новости, но у дяди были одни христианские каналы. Тогда он залез в его ноутбук, и там, среди записей какого-то штатовского проповедника с красноречивой фамилией Доллар и церковных песнопений, нашёл игру Battlefield, завалявшуюся с незапамятных времён. Начал было рубиться, но и тут его ждал подвох - игра была левая, криво взломанная, то и дело выдавала ошибку. Киреев махнул рукой и тоже пошёл на боковую.
Следующим утром он вместе с Генкой выехал на такси в Туунугур.
Глава седьмая
Открытие кампании
Дома Киреева застал ответ из института на его письмо. Ответ этот, собственноручно подписанный Степановым, был шедеврален. Естественно, вузовское начальство и не думало признаваться в грехах. Самой мякоткой являлось утверждение, что ни пятидневная, ни шестидневная рабочая неделя на преподавателей не распространяются, и более того, у них даже нет установленных выходных дней. Мамбет, похоже, действительно полагал, что если преподаватели и отдыхают, то исключительно его милостью.
Киреев позвонил Бажанову, договорился занести ответ ему на дом.
Красный юрист жил с родителями. Квартира у него оказалась такой же планировки, что и у Киреева, но производила впечатление старой избы: ободранные покосившиеся шкафы, допотопные (и, скорее всего, пережившие реальный потоп) обои, пыль и запустение. Зато компьютер был оформлен в чём-то анимешно-игровом - то ли Дота, то ли Варкрафт: эльфы, орки и всё такое. Киреев не удивился бы, если б и Бажановский Word был украшен фигурами в доспехах и прочей жанровой ерундой.
– Вам надо будет ещё... рассчитать исковое требование, - сообщил юрист, принимая у Киреева институтское письмо.
– Ну, то есть, заявление. Составить сумму.
– Сделаю, - пообещал Киреев.
С заданием он справился за неделю: не только составил расчёт, но и добавил к нему пояснения, выделив их фиолетовым, дабы Бажанов ориентировался в вопросе. На сей раз юрист сам пришёл за документами к клиенту.
– Торопиться не будем, - сказал он, отрешённо озираясь, точно осматривал своё будущее жильё.
– Всё равно судьи сейчас уехали... в отпусках... бегемоты. Я ознакомлюсь.
Киреев пожал плечами. Специалисту виднее.
Неожиданно позвонил Вареникин. Пригласил на междусобойчик в музей. "Расскажете о сплаве. А я вам - о последних событиях в нашем гадюшнике. Авось пригодится". Киреев удивился. В музей? С чего бы? Могли ведь засесть в какой-нибудь забегаловке, если уж так неймётся. Экономит что ли политолог?
Но отказываться не стал.
Разместились в директорском кабинете - втроём: Киреев, Вареникин и сам Голубев. Сидя у серванта, в котором аккуратно были разложены доисторические черепки, привезённые Голубевым с верхнего Алдана, Киреев попивал коньяк и слушал саркастические излияния Вареникина: