Твари распада
Шрифт:
Девочка достала упаковку ватных кружков, вытащила оттуда несколько. Я пшикнул несколько раз на каждый из них.
– П-протри все места, г-где ободрана кожа.
В воде был яд. Сотни, а может и тысячи разлагающихся тел валялись где-то на дне и отравляли воду – поэтому так жгло царапины. Оставалось надеяться, что они не были настолько большими, чтобы серьёзное количество трупного токсина из воды попало в организм.
– Дай руку.
Жанна вытянула тонкую бледную руку вперёд. Я нанёс раствор ей на ладонь.
– Протри и суй пальцы в рот – тебя
– Не хочу!
Пришлось коротко объяснить в чём дело. Она с неохотой принялась делать то, что я сказал.
Пока девочку выворачивало, я изучал местность. Вокруг был безрадостный пейзаж из серого бетона и проржавевших металлических конструкций, всякого рода перекрытий, скатов крыш, обнажённых стальных балок, переплетающихся между собой, битых окон и раскуроченных решёток на них. За моей спиной располагались бетонные ступеньки, ведущие в эти индустриальные руины.
Мы отжали одежду. Пришлось отворачиваться, хотя лучше бы я этого не делал: воображение нарисовало воспламенившие меня картины обнажённой девочки.
Отравление всё ещё сказывалось, но холодная вода взбодрила и освежила голову, к тому же воздух тут был гораздо чище. Промзоны, вроде этой в советское время ограждались бетонными плитами и колючей проволокой сверху. Проволока троглодитам была нипочём, а вот бетон защищал наилучшим из возможных способов: просто скрывал нас от их мутных глаз. Но всё равно надо быть настороже: какие-то группы уже могли добрести и досюда.
Как я уже тогда знал, они вполне могут привлекать друг друга криком, по крайней мере те, у кого не была разодрана глотка.
И тот мальчик… Он был не похож на остальных. Мысль о нём билась на отвороте сознания, даже когда нас несло ледяным потоком.
Но тогда было не до рассуждений, я отложил это на потом.
Мы поднялись. Сверху открылись оставшиеся детали, завершающие картину промышленного запустения: брошенные погрузчики, проржавевшие трактора без моторов и колёс – догнивающие останки развитой промышленности.
Воздух был не то чтобы холодным, но питерское лето ощутимо сдавало: было начало сентября. Стоять в сырой одежде под серым небом, откуда северное солнце даже чуть-чуть не прогревало мелко дрожащих тел, было невыносимо.
Я повёл нас к самому большому в зоне видимости ангарообразному зданию с крышей из гофрированных металлических листов. Идти надо было по выщербленному асфальту с глубокими трещинами, из которых в некоторых местах прорастала трава. Было ощущение, что мы в степи, а вокруг нас огромные шатры брошенного кочевниками стойбища. И, как в степи, видимость на огромном открытом пространстве, вокруг ангароподобных сооружений, была идеальной.
Мы дошли до угла ближайшего такого сооружения, я знаком показал, чтобы Жанна осмотрела его внутренность, а сам выглянул за угол – на открытую местность между конструкцией, за которой мы стояли, и цехом, куда мы намеревались попасть. На большом асфальтовом поле было несколько грузовых машин и много бочек, составленных кучами через почти равные промежутки. Беда была в том, что
– Что там? – спросил я Жанну, кивнув на внутренность ангара, у стенки которого мы сейчас стояли.
– Ничего, – как будто с обидой ответила она.
Видимо девочке не нравилось, что ей дают такие задания: она вряд ли была хороша в изучении пространства. Как и я, впрочем.
Я взял её за руку, и мы побежали.
На открытой местности расстояние определять трудно: разница между пятнадцатью и тридцатью метрами кажется не большой. Мы добрались до ворот цеха секунд за десять и затаились с внутренней стороны.
Никаких признаков троглодитов или человеческих банд. Пространство внутри цеха было колоссальным. Стальные балки и подпорки диаметром в три фонарных столба, пересекались под высоченным полотком, образуя парные перекладины, между которыми настелены металлические решётки, которые когда-то использовались как мостки для сотрудников исполинского цеха.
Нижнее пространство было структурировано группами контейнеров с ржавыми стенками. Я провёл нас к одному из таких нагромождений. Влезать внутрь было опасно, потому что гулкий звук шагов по металлу оповестит вероятных обитателей этих руин о новом мясе или новом поступлении нескольких пар обуви и одежды – зависит от сорта здешних обитателей. Да, может я чересчур подозрителен. Но в таких условиях ошибка может быть только одна – последняя.
Всё время с тех пор, как мы выбрались из вколоченного в гранит канала, во мне поднимался жар: организм отогревался, но вместе с ним поднималось кое-что ещё. Вот она: беззащитная и юная с длинными ногами и каштановыми волосами, собранными сейчас в небрежный завиток. Всё произошедшее развязало мне ум и руки, и я, пока она сидела на корточках ко мне попой, высматривая что творится за противоположным краем контейнера, обнял её крепко-крепко, прижал её выпяченный зад к разгоревшемуся паху, придавив её руками. Я почувствовал, как мой друг впивается в её мокрые костлявые ягодицы, и от этого у меня что-то сжалось до острой боли, от которой я зашипел.
Это меня выдало, хотя, по правде, я не собирался скрываться – она была в моей власти, но какое-то время игра могла удерживать отношения между нами в рамках общественной нормы. Это болезненное шипение разрушило иллюзию нормальности.
Она вывернулась, оказавшись ко мне лицом, и упала с корточек на задницу, я навалился сверху, продев руки под её спину и впился губами в её бледные от холода губки. Ощутив спазм у неё внутри, я отстранился за секунду до момента, как жёлтый фонтанчик вырвался из её рта. Желудок был пуст: всё, что там было, она оставила на понтоне, поэтому её стошнило желудочным соком.