Твари в пути
Шрифт:
Крики работорговца не затихали ни на миг и, когда перед толпой появлялся очередной раб, усиливались многократно: заработок Гаума во многом зависел от его языка, а не наличия у невольника прекрасных зубов, сильных мышц или красоты молодого тела, что ценилось на рынке больше всего. Голос толстяка был визглив, хоть и поставлен прекрасно, а объема могучих легких хватило бы, наверное, чтобы надуть паруса всего флота султана Эгины.
Вперед вывели могучего орка, после чего поставили его на колени перед толпой. Три надсмотрщика при этом держали его за цепи. Ноги и руки загоревшего дочерна сына степей были скованы, а рот перетянут крепким кожаным ремнем — не приведи Пустыня, рыкнет на добропорядочных асаров. По почти полностью обнаженному телу,
— Как и меня, его унизили и обесчестили, — прохрипел Ильдиару Хвали. — Но меня тешит то, что, когда мне выскубывали бороду, я задушил двоих стражников, а Лоргр (так, судя по всему, звали орка-раба) — всего лишь одного. Правда, начальника стражи, но это ничего не меняет…
Ильдиар решил, что среди рабов это, наверное, последний оставшийся предмет гордости — количество и качество убитых ими пленителей. Джан убил одного из ловцов удачи, которые скрутили его в песках, Хвали задушил двоих стражников, когда те пытались отрезать ему бороду, орк расправился с самим начальником стражи. А скольким отомстил он, Ильдиар де Нот, первый меч Ронстрада? Его пленил всего лишь один человек, и он оказался совершенно бессилен перед ним.
Глядя, как надсмотрщики силой оттягивают голову орка, просунув крючья под ремень, перетягивающий ему рот, чтобы предоставить лицо раба на обозрение толпе, Ильдиар сжал зубы.
Гаум же в это время расхваливал все преимущества невольника:
— Раб Лоргр, орочьей породы, тридцати двух лет. Вы посмотрите на эти мышцы — да они же из камня! Всего пять динаров? Да аистовое яйцо на птичьем рынке ст`oит дороже! — Толстяк засеменил перед стреноженным рабом. — Кто больше? Поглядите на него: какая мощь скрывается в этом теле! Он будет работать от рассвета и до следующего рассвета — мерзкому отродью не нужно даже тратить время на молитву Пустыне! Семь динаров? Если взять его телохранителем, ни одна бергарская собака на вас не оскалится! Тридцать динаров? — (Тема бергаров в пустыне, похоже, была весьма острой — это был козырь Гаума). — Есть еще желающие купить одного единственного воина, который сам расправится с армией врага? Тридцать пять динаров? Да за тридцать пять динаров я его выставлю на арене Ан-Хара и выиграю втрое больше! Сорок динаров? Он может стать непробиваемым телохранителем для вашей супруги, благородный шейх Абиб! Сорок один динар? Что же вы так, шейх, в один лишний динар оценили безопасность дражайшей супруги?! Ну же! Ну?! Что, никто больше? Что ж, только для вас, шейх Абиб, и только учитывая сегодняшний прекрасный солнечный день. Раб Лоргр, орочьей породы, тридцати двух лет. Продан!
Трое надсмотрщиков подняли орка на ноги и поволокли его с помоста к паланкину шейха, чтобы тот мог вволю налюбоваться покупкой. Гаум же в это время принимал мешочек с сорока одним полновесным золотым динаром. Спешащий за ним рябой писарь заносил в толстую, как сам Гаум, книгу подробности продажи.
— Повезло ему, — прошептал Хвали, — почитай, уже на свободе. Шейху Абибу-Ан-Измири из Наира глотку перегрызть, что хлебную лепешку прокусить…
— Следующий раб — северянин Ильдиар, тридцати восьми лет, бывший рыцарь Ронстрада! — закричал Гаум, и два надсмотрщика подтолкнули Ильдиара вперед тупыми концами своих копий.
Ильдиар споткнулся и едва не рухнул лицом на настил. Видел бы его сейчас отец. Что бы он сказал?
— Да вы посмотрите на него: это же идеальное тело! Поджарое, как у тигра! Могучее, как ствол карагача!
Сейчас тело Ильдиара могло напомнить лишь сухую ветку: серое от грязи, покрытое уродливыми пятнами солнечных ожогов и многочисленными ссадинами. Из-за невзгод пути и отсутствия нормальных еды, питья и сна оно сильно истощилось, из-под тонкой кожи проступали все ребра, хребет жутко топорщился позвонками, руки и ноги,
Кто-то из толпы презрительно крикнул: «Три динара!»
— Три?! — опешил работорговец. — Да это же северная кровь! Редкость в наших землях.
— Пять! Он худ и у него что-то с ребрами! — подметил чей-то натасканный взгляд.
— Пять?! — возмутился Гаум, и казалось, что он вот-вот выщиплет себе всю куцую бороденку от досады. — Мне сказали, что это граф! Это, как шейх у нас.
— Двадцать! — крикнул кто-то. — Добавлю его в клетку с герцогом и бароном! Будут три веселые мартышки!
— То-то же! — самодовольно осклабился работорговец и свел кончики пальцев на обширном животе. — Но он, говорят, еще и чародей!
— Покажи! — раздался голос из толпы.
— Уж не хотите, чтобы он вас в ящерицу превратил, Махард, портовый хозяин? — расхохотался Гаум. — Или в ишака?
— Двадцать пять динаров и твой тюрбан! — ткнул пальцем веселый портовый хозяин.
— Двадцать восемь, без тюрбана, — вторил ему его сосед, хозяин горшечных рядов…
В общем, торги с какой-то стороны были довольно интересными — благодаря фантазии Наскардина-Ан-Гаума. Как ни странно, Ильдиара несколько забавляли все те похвалы, титулы и достоинства, коими награждал его толстяк-работорговец. За последние полчаса он узнал о себе много нового. Например, о том, что он внебрачный сын самого северного короля. И это притом, что на самом деле он старше Инстрельда Лорана почти на полтора года. Неважно — цена возросла втрое, и уже составляла сто четырнадцать динаров. Гаум потирал руки.
Ильдиар поднял голову. Внезапно он почувствовал, как кто-то очень пристально на него смотрит, причем отнюдь не вязким, как патока, приценивающимся взглядом. Так и было — на него смотрел Сахид Альири. Пожаловал собственной персоной. По закону работорговли, как ему рассказали Джан и Хвали, ловцы удачи получают ровно половину прибыли за проданного раба. Но Сахид был здесь явно не за тем, чтобы удостовериться в честности сделки. Он подошел к Гауму и что-то быстро зашептал ему на ухо. Тот покивал, измерил Ильдиара пристальным взглядом и продолжил торг:
— Сто четырнадцать динаров? А как вам будет, если я скажу, что этот паладин прошел в одиночку через всю пустыню?…
Сахид Альири вздохнул и присел на один из ящиков, что пирамидой стояли возле стены у края помоста.
— Сто двадцать! Как для твоего постоянного покупателя, Гаум… — воскликнул кто-то.
Ильдиар заметил, как Гаум осторожно повернулся к Сахиду Альири, тот слегка покачал головой в ответ, и работорговец ответил:
— К сожалению, дорогой Халем, вы не так часто покупаете рабов, как мне бы того хотелось. Что, о светоч мой, дева Ситра? — (Ильдиар посмотрел на эту Ситру — богатую асарку, выглядывающую из-за дымчатого полога паланкина — или дева была там не одна, или это была обманчивая игра света и тени, но за полупрозрачной тканью виднелась изящная женская фигура… с четырьмя руками!). — Сто сорок? Выбираете пополнение для своего гарема? Шучу-шучу… А вы знаете, что он непревзойденно дерется на мечах…
И так далее… Цена уже подбиралась к двумстам динарам, когда на торговой площади вдруг показались конные воины, скачущие во дворец. У помоста будто прошел мор — всё кругом мгновенно онемело. Разговоры прервались буквально на полуслове, даже мухи, казалось, перестали жужжать. И покупающие, и продающие тут же склонились в поклоне. Гаум и остальные асары, не сговариваясь, дотронулись тыльной стороной ладони сначала до губ, затем до лба. Сахид Альири при этом повел себя совсем уж странно: опасливо озираясь, отступил на шаг и скрылся в толпе.