Твари

Вершовский Михаил

— Напарник был один. И пасти его никакой надобности уже нет. Повезли прямиком на Литейный.

Люди с дробовиками и помповыми ружьями неслись к пожарной цистерне сразу от нескольких пристроившихся у дороги пятиэтажек. Те, что бежали первыми, останавливались метрах в пятнадцати от машины, остолбенело глядя на кошмарную картину, представшую перед их глазами. Гигантское пульсирующее месиво змеиных тел — гремучники дергались, расползались, кружились на месте. Сколько их было, сказать не смог бы никто. Даже на теле водителя, лежавшего рядом с машиной, копошилось

не менее десятка.

Ухнул первый выстрел, за ним второй, третий. Стрелки не отступали, наоборот: в запале боя, сделав выстрел, они автоматически подвигались на шаг вперед, стреляя напропалую, зная, что промахнуться невозможно — вся земля вокруг входа в нору была покрыта змеиными телами.

Часть бойцов отбежала в стороны — отстреливать отползших на несколько метров от основной массы гремучников. Сейчас на выстрелы бежали все, у кого были дробовики, помповые ружья, даже пистолеты — было ясно, что здесь, далеко от трансформаторной будки, от того предполагаемого главного гнезда, разворачивается настоящий бой.

Крупный даймондбэк сделал бросок в сторону человека, но не рассчитал силы и шлепнулся прямо в набежавшую лужицу спирта. Стрелок направил дробовик вниз и грохнул по дергавшейся змеюке из обоих стволов. Раскаленные пороховые газы соприкоснулись с поверхностью спирта, и по лужице побежало голубоватое пламя.

В считанные секунды запылало все вокруг: пропитанная спиртом земля, трава, кусты, тела живых и мертвых змей. МЧС-ники прекратили стрельбу. Они не могли понять, почему все внезапно занялось пламенем: ведь слабый раствор спирта не мог гореть — и уж во всяком случае, он не мог гореть так.

Огонь уже лизал задние колеса машины и валявшийся на земле оторванный пожарный рукав. Пламя перебросилось на корпус цистерны, в которой еще оставалась треть огнеопасного груза, а две трети были наполнены взрывоопасными парами. Люди, как завороженные, не шевелясь, смотрели, как огонь охватывает всю цистерну, когда раздался страшной силы взрыв. В соседних домах зазвенели стекла, выбитые ударной волной.

Огромная машина взлетела в воздух, пылая, как гигантский болид, перевернулась и рухнула прямо на торец цистерны. Мгновение она постояла вертикально, а потом завалилась на бок, выплескивая из искореженных внутренностей реку огня.

В отблесках пламени сейчас творился кромешный ад. Часть людей металась по кругу — охваченные огнем ослепшие живые факелы. Кто-то бросался бежать — тоже вслепую, в результате оказываясь не на проезжей части, а в самой гуще обезумевших от страха и боли заживо сгорающих змей. Сейчас на всем пространстве, покрыв змеиное месиво, среди которого метались и падали человеческие фигуры, бушевало море огня.

Когда грохнул взрыв, Бардин рывком поднялся со стула. Встал и Кремер.

— Один, говоришь, напарник был? — рявкнул майор. — А это чья работа?

Подполковник невидящими глазами посмотрел на него и выскочил наружу. Спустя полминуты он подлетел к белому микроавтобусу.

— Ракушан!

— Здесь, товарищ подполковник!

— Где остальные?

— Наши?

Бардин

выругался.

— Да не наши, подопечные твои где?

— Все на месте, Олег Владимирович.

— До единого?

— Так точно. Сто процентов.

— А это что было?

— Пока не ясно. Двоих отправили на место. От генерала Дивеева тоже пока никакой информации.

— Если что-то…

Подполковник оборвал себя на полуслове. Он внезапно похолодел. Потом развернулся на месте и бросился бежать к автобусу, в котором оставил Кремера.

Бардин одним прыжком влетел в салон — и без сил опустился на ближайшее сиденье. Кремера в автобусе не было. Как не было и контейнера с двумя усыпленными детенышами даймондбэков.

Оставшаяся в одиночестве Мать вдруг заколотилась, забилась, зашлась в сумасшедшей пляске. Она безумствовала не от боли, хотя все тело ее было изъедено и обожжено спиртом, сейчас все ее существо было пронизано страхом и отчаянием, потому что голоса ее потомства — голоса, не слышные никакому другому уху, человеческому или змеиному, голоса, полные боли и ужаса — умолкали один за другим. Мертвые. Исчезнувшие. Не продлившиеся. Безвозвратно оборвавшие ту цепь, которую по велению всемогущего инстинкта они сберегали и продлевали любой ценой, в том числе и ценой собственных жизней.

Одна. Мать яростно заколотила хвостом — не пугая врага, не предупреждая детенышей, а просто потому, что превратилась сейчас в сплошной комок ярости, жажды мщения и смерти. Она сама стала этой неудержимой, безжалостной Смертью — потому что ничем другим уже не могла быть.

Люди, беспорядочно сгрудившиеся вокруг огненного озера, пытавшиеся вырвать из него своих гибнущих товарищей или бессильно наблюдавшие за всем происходящим, вдруг застыли, увидев то, чего не видели никогда, чего не могли представить даже в страшном сне. Они увидели Кошмар — во плоти.

Гигантская, немыслимо огромная змея — кто из оцепеневших от священного ужаса людей мог бы сейчас сказать, какой длины была она? — вынырнула из логова, рухнув прямо в огонь. Она горела, пылало все ее тело от головы до хвоста, но она бросалась на охваченные огнем фигуры людей, наносила удар за ударом, не обращая ни малейшего внимания на залпы ружей, из которых открыли по ней огонь наконец-то пришедшие в себя люди, которые стреляли и стреляли, уже не думая о том, что картечь, вылетавшая из стволов, разит и их товарищей, даже тех, до кого не добрались еще зубы гигантской самки, вырвавшейся из своего убежища, чтобы убивать — и умереть.

И она умерла, иссеченная картечью, с выжженными глазами, без кожи, с обнаженными дымящимися мышцами. Умерла, лежа на погребальном костре, где уже догорало все ее потомство вместе с лежавшими там же людьми, противниками и жертвами с незапамятных для змеи и человека времен.

Кремер увидел фигуру с ранцем за спиной и подобием винтовки в руках, двигавшуюся к огромному выжженному кругу. Огнеметчик. С боезапасом, конечно — иначе шел бы в другом направлении.

— Боец!

Огнеметчик повернулся.