Твердь небесная
Шрифт:
Как уже говорилось, семейство Годаров состояло из четырех человек. Кроме самого адвоката, его жены и сына, в доме жил еще и престарелый отец мэтра Годара отставной пехотный подполковник кавалер Шарль Анри Годар.
Подполковник Годар был по-настоящему легендарною личностью. И даже то, что дослужился он всего только до чина lieutenant-colonel [18] , столь же для света ничтожного, как и просто lieutenant, было результатом невероятного и загадочного происшествия, приключившегося с ним в Китае, во время знаменитой так называемой опиумной англо-французской экспедиции.
18
Подполковник ( фр.).
Впрочем, по окончании военной школы, когда он был определен в захолустный нормандский гарнизон, абсолютно ничто не предвещало ему Тулона. И, что самое опасное для офицера, с каждою неделей службы Шарль все меньше думал о Тулоне. Жизнь его в гарнизоне превратилась в этакое тупое ожидание эфемерной мелкобуржуазнойрадости. Исправляя рутинную службу, он только и мечтал об выходном. А в скучные и, как на подбор, однообразные выходные он все думал: как бы это поскорее в службу, что ли… Так и шли недели, месяцы, сезоны целые. В Париже уже несколько лет кряду разворачивались драматические события, кипели страсти, там направо и налево раздавали чины и награды. А в жизни Шарля Анри Годара только что и было – рутина и скука, скука да рутина. Но неожиданная случайность решительно переменила вдруг его жизнь. А может быть, это произошло и по воле Провидения,как любил говорить обожаемый в те годы Шарлем первый француз.
Один из офицеров их гарнизона, с которым Шарль был дружен, пригласил его однажды поехать с ним в Париж. Он сказал, что на днях перед армией собирается выступить президент республики. И речь его должна якобы сделаться для них, для офицеров, неким отправным моментом, за которым последуют грандиозные перемены в их бренном существовании. Уговаривать Шарля, разумеется, не требовалось.
В Париже в Елисейском дворце 9 ноября 1851 года собрался цвет французской армии. Мало что может сравниться с роскошью и блеском Елисейского дворца, этого зримого Элизиума, но собравшиеся там офицеры были настолько ослепительны, так богоподобны, что совершенно затмевали неземные красоты великолепного чертога.
Президент Бонапарт говорил долго и красочно. Для сколько-нибудь разумного человека одного этого было бы достаточно, чтобы понять, до какой степени племянникне наследует дяде.Но собравшиеся во дворце, жаждущие битв и славы воины, всею душой желали, чтобы он именно наследовал! А перед душевными порывами разум пасует, как водится. Затаив дыхание, все внимали оратору. И было же что послушать! Как он говорил! Разве только у мертвого сердце не возгорится от столь пламенных речей.
«Если важность обстоятельств наведет на нас испытания, – говорил президент, – и принудит меня сделать призыв к вашей преданности, то ваша преданность, я в этом уверен, не изменит мне. Потому что, вы знаете, я не потребую от вас ничего такого, что не было бы согласно с моим правом, признанным конституцией, с военною честью, с интересами отечества. Потому что я поставил во главе вас людей, которые пользуются моим полным доверием и заслуживают вашего. Потому что если придет когда-либо день опасности, то я не сделаю, как правительства, предшествующие мне, и
У подпоручика Годара после этих слов было лишь одно желание – умереть за своего президента! И лучше прямо сейчас, в зале, в виду десятков товарищей. Надо полагать, что и у остальных были подобные же чувства. Чем для них раньше являлся президент? Да всего только главным французским чиновником. Теперь же он у них на глазах превратился в отца нации! В вождя! Явившись собранию простым смертным, он теперь, как архистратиг, рдел сиянием славных побед. И что из того, что самих побед-то не было. Главное – восторженное собрание видело это сияние. А это и есть уже победа.
После торжественной части, когда все вышли в кулуары, к группе офицеров из провинции, среди которых находился и Шарль со своим другом-однополчанином, во главе блестящей свиты, подошел незнакомый генерал. Коротко расспросив их о службе и узнав, что все они горят желанием послужить во славу отечества и своего президента, он предложил им немедленно вступить в столичные полки, причем посулил всем высшие, против прежнего, должности. Об увольнении из их старых частей генерал велел не беспокоиться. Это он обещал легко уладить.
На другой день Шарль вступил в командование ротой в батальоне венсенских стрелков. Генерал Маньян – так звали незнакомого генерала – приказал всем офицерам быть наготове и ждать его особенных распоряжений. Скоро, говорил он, всем нам придется доказывать свою любовь к отечеству.
И долго ждать не пришлось. Не прошло и месяца, как важность обстоятельств,на которые туманно указывал в своей речи президент, заставила войска выйти из казарм. Это были роковые дни начала декабря 1851 года.
Шарля совсем не интересовала предыстория этих событий. Лишь спустя годы, попав уже в опалу у тех лиц, за коих в памятном декабре он готов был лечь костьми, Шарль стал критически размышлять о случившемся. И, надо сказать, у него достало мужества признаться самому себе, что им, в ту пору двадцатиоднолетним юношей, двигали одни только карьеристские соображения. А любовь к отечеству, к которой в те дни так настойчиво апеллировали ближайшие сторонники президента, вроде генерала Маньяна, для Шарля и подобных же рядовых исполнителей их замыслов была не чем иным, как только красивым самообманом. Стоять за национальное собрание, разумеется, было не менее патриотично, чем выступать за президента. Но разве мог какой-то там Беррье предложить молодым честолюбивым военным столько же благ, сколько давала им победа президента Луи-Наполеона Бонапарта. Это обстоятельство все и решило. Армия безо всяких сомнений выступила за исполнительную власть.
Второго декабря, в день годовщины Аустерлицкой битвы, в Париже, при помощи военной силы, был совершен государственный переворот. Национальное собрание было разогнано, и вся власть в государстве перешла к единому лицу – к президенту. Гюго прямо назвал случившееся преступлением. Но что из того? Историю делают счастливые победители, а не отверженныеэмигранты, какими бы гордыми и непокорными они ни хотели казаться.
А Шарль Годар в результате оказался именно в числе победителей. И мало того, он приобрел известность, сделался поистине историческою личностью. Спустя с лишком полвека трудно было поверить, что этот замкнутый старик, коротающий дни свои в семье сына и всякий вечер отстукивающий тростью маршрут до Пер-Лашез и обратно, в 1851 году лично распустил Национальное собрание Французской республики.