Твёрдость по Бринеллю
Шрифт:
Шурик тем временем метал на стол: бутылочку — какое-то марочное, закуску — консервы, разносолы (жена, видать, только что привезла, что ж не похвастаться, у других сейчас и консервов нет — взять негде: все распределяется по карточкам, как в войну).
— Ну, за встречу, — радостный, предвкушающий, сел за стол, поднял стопку. "Ну-ну", — смеялась глазами Марина.
Ну, о чем Шурику говорить — обо всем: о работе, о детях; тут прихвастнуть, там подучить — только не о главном. Когда ж о главном? Марина сидит глупой куклой, непонимающей, кивает, винцо попивает. Ага, вот оно:
— Ванну не хочешь принять?
Марина становится еще глупее:
— А зачем?
— Я тебе халат принесу, будешь как дома.
"Не
— Я и так как дома.
Шурик скуксился:
— Так будет еще лучше…
Следующий заход:
— Кактусы любишь? В спальне можешь посмотреть.
Марина — все равно не отделаться — тащится в спальню. До конца так до конца. Широкая кровать посреди комнаты. Кактусы на окне. Подходит, смотрит. Он — сзади: спереди, конечно, боязно, в глаза придется смотреть. Обхватывает руками, поворачивает, подбрасывает на руки, опускается на кровать: она у него на коленях. Целует. Знакомо… до боли. Марина тает… только на минутку. Дольше нельзя — забьет дрожь, что дальше будет — не предсказать. Он заваливает ее на подушки, она упрямо поднимается. "Вот так. Без слов. Без просьб. Считает, что похода в киношку и ужина для такой, как я, достаточно. Достаточно пальцем поманить — прибегу, брошусь в объятия. Не знает, дурачок, что он мне нужен. Ни в каком виде. Раньше был нужен. Для жизни. Для семьи. Для любви. А сейчас… Хороша ложка к обеду."
Марина села на кровати.
— Мариночка… — Шурик уткнулся в подушку.
Должен, вообще-то, как-то не так: гордо встать, отряхнуться, снова пригласить к столу… А вдруг сейчас скажет: "Мариночка, а ты можешь мне родить сына?.." "А что, запросто, — размечталась Марина, — старая не может, а о сыне он всегда мечтал. Да уж и я не молодая, тридцать семь скоро, и на этот подвиг не пойду. Ишь, чего захотелось — тайной семьи: изредка навещать, скрываться, щекотать себе нервы, — все как в юности, когда бегал от родителей к разведенке, далеко не юной, а от нее — ко мне? Молодости захотелось? Острых ощущений? Кандидатура — вот она, рядом лежит, и обрабатывать не надо — двадцатый год знака дожидается?.." И в то же время Марине вдруг в самом деле до слез захотелось пожалеть этого оборотня: с виду сильного, неприступного мужчину, а на самом деле комплексующего мальчика, родить ему сына и… Он тут с благополучной семьей, а она — там, в нищете, с его сыном? Утешение! А может, он решил развестись со своей благоверной?.. Куда там, а дети — он же порядочный… среди порядочных, а с "людьми из народа", вроде нее, можно и попроще. "Не люблю", — вспомнила вдруг Марина его насмешливый ответ — тогда — на свой выстраданный вопрос… "Нет, нет, эти уловки — песни про ребеночка — хороши для молодого мальчика. Этот не запоет", — очнулась Марина от желанных, еще в юности, фантазий.
Она встала, вернулась в комнату, присела к столу — дожидаться конца спектакля. Он — следом. Все тот же. Прежний. Ни следа уныния. Хорошо играет. Высоко подняв брови: "Станцуем?" Ищет музычку. Приятная, старая… Подает ей руку. Она идет навстречу, танцует на "пионерском" расстоянии, его рука напрягается, но ее сопротивления не преодолеть; сам весь вибрирует… "Расслабься", — недоволен, а у нее только спина напряжена и руки, а ноги просто подгибаются от слабости, она не попадает в его путаный такт, противно шлепает тапочками по полу при каждом шаге, наступает ему на ноги… Все-таки он продолжает на нее действовать как удав на кролика: в его присутствии на нее вдруг наваливается одеревенение. Смеется, шутит, ходит, рассуждает, а сама как сомнамбула — нервная система ее сама затормаживается, чтобы оберегать от его влияния: ест она — и не чувствует вкуса, не насыщается, смотрит — и не видит, слушает — и не запоминает. Как будто отсутствует, только мысль настороже. И все равно прорывается через эту блокаду страдание —
— Ну что ты вздыхаешь? Несчастная, что ли? — заметил Шурик.
"Ах, так вот что тебя беспокоит… Знает кошка…" — Марина усмехнулась. Пять лет назад при встрече она уже спокойно могла сказать ему: "Я любила тебя. Но ты как черная кошка мне дорогу перебежал — вся жизнь наперекосяк пошла". Помнит, видно, эти слова, убедиться хочет, что у меня сейчас все хорошо, чтобы камень с души столкнуть. Кабы я замужем была, пристроена — и ему печали никакой. Ну что ж, утешим…"
— Нет, почему, я не могу сказать, что я несчастна, скорее, наоборот.
— Ну вот, — вздохнул облегченно, — ты и не можешь быть несчастна: у тебя две здоровые дочери, родители есть, чего еще желать?
Марина криво усмехнулась: "Чего уж, нам и этого хватает, правда, иной день жить не на что, соседи в коммуналке всю плешь проели, а так — ничего…" — она шлепает тапочками.
— Я считаю, что Бог меня не обидел: от многого (а мысленно: "от многих") уберег, многого не дал. Но ведь сколько кому дается, столько от него же и отнимается. (Это непреложный закон жизни, но Шурик, похоже, этого закона не знает, или считает, что он не для него.) Так что…
— А чего тебе не хватает? У тебя все есть, — убежденным тоном говорит он, то ли имея в виду кусок хлеба и крышу над головой, то ли уверенный, что своим заявлением мигом разрешит все ее проблемы.
"Да… вот только бывший супружник, к-козел, — вспомнила последние неприятности Марина, — уволился с работы… думает, что отыщет новую, как будто инженеры сейчас кому-то нужны, рабочих вон и тех увольняют… Он безработный, а мы — третий месяц живем на одну зарплату… С паршивой овцы хоть шерсти клок — и той нет. А так… все есть", — Марина желчно усмехнулась.
— Да, у меня все есть…
Шурик утвердительно кивнул.
"Правда, в отличие от тебя, у меня нет квартиры, дачи, автомобиля, доходной работы, семьи, всемогущего папы — основоположника всего благополучия… Но у меня есть радость предвкушения, что все это, возможно, когда-нибудь появится. И я счастлива тем, что у меня еще будет чему радоваться — ведь все еще впереди!.." — Марина почему-то свято в это верит…
Танец кончился.
— Ну, чем тебя еще развлечь? — Шурик хочет быть интересным. — Хочешь фотографии посмотреть?
Марина мысленно закатывает глаза: "О-очень весело…"
— Давай.
Шурик демонстрирует ей осколки своей юности. Раньше смотрела бы с обожанием. Теперь — равнодушно… почти. Показывает фотографии детей. Марина (мысленно) скрежещет зубами: "Думает, что это его дети… Как он не понимает, что для меня это в первую очередь ЕЕ дети, а отцом у них мог быть кто угодно…" Вот к ее дочкам отец-подлец даже и не заглядывает, бутылкой не заманить, потому что это ее дети, и только ее. Нужны-то дети мужикам!.. Им другое нужно. Вот и этот: "Выпьем и станцуем!"
Опять Марина, не в такт, бьет тапочками по полу. Опять Шурик весь дрожит, а Марина упирается спиной и вдруг хохочет — над всей нелепостью этого танца, не в силах сдержаться после их безмолвной борьбы. Шурик ослабляет напор. И вдруг:
— В пятницу готовься к бане. Я тебе все-таки покажу настоящую баню.
"Ага, по новому кругу пошел, кажется, это финал. Шурик явно играет на том, что я когда-то любила попариться. Ай да Шурик! Две миссии решил разом исполнить, широким фронтом пошел: и меня "утешит", и перед друзьями-потаскунами похвастается, что у него тоже есть любовница, и он ее тоже парит в баньке… Ах, хват!"