Тверской Баскак. Том Третий
Шрифт:
Поставив свой кубок на стол, бросаю на новгородца вопросительный взгляд.
— Вот скажи мне, Горята Нездинич, ты в таких делах более сведущ, чем я.
Похвала приходится новгородцу по душе, а я продолжаю.
— Ежели человек девку сильничал, но потом осознал свой грех и хочет перед семьей ее покаяться и вину свою загладить. Можно что сделать? Или бесполезно все?!
Задумавшись, Горята неодобрительно покачал головой.
— Грех это большой! Неужто тебе, Фрязин, баб не хватает?!
Поняв, что он подумал, я аж крякнул с досады.
— Да ты о чем?! Не о себе я толкую!
—
Я уже начинаю жалеть, что затеял этот разговор, но Горята вдруг вновь меняет мое мнение. Огладив бороду, он изрекает с глубокомысленным видом.
— Ежели человек знатного рода, а обесчещенная девка из низшей семьи, то выход может быть очень простой…
Он замолчал, а я вскинул на него заинтересованный взгляд, мол не тяни, что за выход.
Позволив себе пару мгновений насладиться моим нетерпением, Горята все же продолжил.
— Пусть он женится на бедняге, и думаю, семью такой вариант очень даже устроит.
«А ведь он прав!» — Мысленно восхитившись простотой решения, я все же не смог не отметить, что вопрос, устроит ли такой выход обесчещенную девушку, никого не волнует.
Часть 1
Глава 6
Середина января 1246 года
Середина января — самый разгар зимней ярмарки, и народу на центральной площади столько, что не протолкнуться. Я иду вдоль торговых рядов и с интересом рассматриваю разложенный товар. На полшага позади за мной шагает Калида, а впереди, расталкивая народ своими широкими плечами, идет тот самый парень, что положил Гамбургского киллера. Мы все трое одеты в обычное платье попроще, дабы не привлекать лишнего внимание.
Мне нравится пройтись по рынку в это время. Потолкаться, почувствовать бьющую через край энергию, послушать, о чем толкует народ, кого ругают, кого хвалят. В общем я устраиваю такие обходы, дабы не отрываться от простого люда, хоть оба моих ангела-хранителя и категорически против. Наверное, они правы, но, как говорится, от судьбы не убережешься, даже если за каменными стенами прятаться.
За последние годы народу на ярмарке прибавилось кратно. Ныне, кроме купцов с близлежащих Низовских городов и Новгорода, приезжают торговые гости и с Литвы, и с Ливонии. Каждый год я вижу все новые и новые лица и слышу все больше не нашенских языков. Тут и датчане, и ганзейцы с Любека и шведы с Готланда.
К своей гордости могу сказать, что Тверь ныне знаменита. Нигде на северо-западе нельзя получить того, что можно купить здесь. Пиленая доска, изделия из стекла и фарфора, мебель, бумага, не говоря уж про всевозможный инструмент, тележные оси, втулки, колеса и прочее. Ну и конечно, уже ставшие легендой тверские зажигалки и лампы.
Я стараюсь ходить, в основном, у чужих рядов, мне тут интересней, и послушать, и посмотреть, тем более что чужаки меня в лицо не знают, не то что свои. В этом году впервые приехали ордынские купцы, и это вселяет в меня двойственное чувство. С одной стороны, расширение торговли, это очень хорошо, а с другой, мне бы хотелось, чтобы в Золотом сарае слышали обо мне, как можно меньше. Понимаю, что это невозможно, но что поделать, с желаниями не поспоришь! Я ведь,
С тех пор как у меня побывал бек битигчи Ярмага и мы с ним так мило расстались, я исправно отправляю положенный с Твери выход. Кроме этого, лично Ярмаге во Владимир посылаю два раза в год приличную сумму в мехах и серебре. Не забываю отправить ему и несколько бочонков крепкой настойки, дабы не мучился человек. Казалось бы, можно спокойно почивать на лаврах, но нет. Я ведь понимаю, что на Ярмаге все не замыкается, и слухи о Твери доходят до Золотого Сарая, а там тоже не дураки сидят. Денежки считать монголы любят и умеют! Рано или поздно в Орде захотят проверить, как реально обстоят дела, и скрыть выросшее богатство Твери мне вряд ли удастся.
Подумав так, поднимаю голову и обвожу взглядом плещущееся вокруг человеческое море, возвышающиеся над ними крыши трехэтажных домов и островерхих башен городской стены.
«Да уж, это все в кармане не спрячешь!» — Хмыкнув, останавливаюсь перед арбой, на которой разложены конские седла, сбруя, одежда и обувь из валеной шерсти. Сделано все грубовато, но сразу видно, добротно. Хозяин с бесстрастной улыбкой на губах щурит свои и без того узкие глаза, а я, взяв в руки уздечку, делаю вид, что рассматриваю товар.
— Хаоший узда, бери! — Крутится вокруг меня хозяин, и я с первого слова определяю — это булгарин.
Он меня не интересует, мне занятны двое других, что эмоционально шепчутся у противоположного края повозки на тайчиутском диалекте монгольского.
Разворачиваюсь словно бы к свету, а на самом деле подставляю правое ухо и отчетливо разбираю.
— Ты видел сколько здесь товару?! Я даже не припомню, когда столько добра в одном месте видал, еле успеваю записывать.
Этот голос чуть шепелявый и заискивающий, а второй более грубый вторит ему.
— Ты пиши все, ничего не пропускай! Сколько, чего видишь, все записывай! Шехирбек Юсуф спросит строго.
«Шехирбек! Юсуф! — Повторяю про себя в некотором недоумении. — Имя арабское, звание непонятное! Чьи это люди?! Кем посланы?!»
Отвлекая меня, недовольно забубнил хозяин товара.
— Эй! Ти покупать будешь?! Чего застыль?!
Возглас булгарина привлек внимание говоривших, и покосившись на меня, они тут же перестали болтать и взялись за мешки с товаром.
Мысленно покрыв назойливого торгаша, бросаю уздечку на прилавок и со злости порчу ему настроение.
— Нет! Не буду покупать, криво сшито!
— Эй! Что говоришь?! Где криво?!
Не слушая его, я двигаюсь дальше, а Калида, словно почувствовав недоброе, подтянулся поближе.
— Что-то не так, консул? — Не обгоняя, он задает вопрос моему затылку.
Выждав, пока толпа заслонит нас от арбы булгарина, я поворачиваюсь к нему.
— Ты видел тех степняков, что за арбой шептались? — Получив утвердительный кивок, я добавляю. — Возьми их по-тихому! Так, чтобы никто не видел, да в порубе раздельно запри. Потолковать с ними надо.