Твои, Отечество, сыны

Родимцев Александр Ильич

— Здесь ровно пятнадцать тысяч рублей, товарищ полковник, — усмехнулся Яровой, подавая мне пакет, — Божий посланец странствовал безбедно!

— Это и все его имущество?

Яровой порылся в уголке мешка и положил на стол горсть патронов от пистолета «вальтер».

— Теперь все. Учтите, его пистолет был заряжен.

Я подумал, что некоторые слухи, как видно, были не лишены оснований.

— Где же вы его взяли, Яровой?

— С помощью Машеньки из Мышеловки задержал. Машенька теперь стала разведчицей. Мы находились в селе Солдатском и уже собирались уходить, как

вдруг подходит ко мне этакий немощный старичок. «Товарищ командир, — говорит, — я должен сказать вам по секрету, что в нашем селе появился подозрительный человек. Только дайте слово: вы никому не укажете на меня?» Я дал старичку слово. «Хорошо, — говорит, — смотрите, вот, пятый дом слева. Там живет набожная вдовушка. Этот подозрительный у нее ночевал. Священник он, а только речи ведет подлые: германская армия, говорит, обязательно выйдет победительницей; капут, говорит, советам, а вы, люди добрые, готовьте хлеб-соль, чтобы наших освободителей-немцев встречать»… И я, и Машенька тут же позабыли об этом старичке, бросились к дому вдовушки. С нами были еще два автоматчика: мы оцепили дом, а Машенька постучала. Ей не отозвались. Тогда она открыла дверь и вошла. Минут через пять выбегает и говорит: «В доме — ни души. Хозяйка ушла куда-то. Но подозрительны мне показались мужские валенки под кроватью. Похоже, кто-то там лежит».

Я послал в дом разведчика Петрова. Через минуту слышим условный свист. Вбегаем в дом и видим: Петров вцепился в огромный валенок и не может вытащить его из-под кровати. Вдвоем мы вытащили на свет божий здоровенного дядьку с крестом на груди. Полы его пиджака распахнулись, я заметил колодочку пистолета. Вот он, этот пистолет.

Яровой положил на стол новенький средних размеров «вальтер».

Меня заинтересовал этот церковный «деятель».

А пока Яровой ходил за благочинным, в комнату, возбужденный и злой, вбежал Чернышев.

— Слышали, какие трюки гитлеровская пропаганда выбрасывает? Целую стаю попов запустила для разложения наших тылов.

— Слышал, Федор Филиппович. Сейчас мы посмотрим на такого пропагандиста.

Поп Аркадий оказался рослым, несколько сутулым мужчиной лет сорока пяти. Лицо одутловатое, под глазами мешки. Взгляд у него был цепкий и осторожный; руки холеные, хотя и грязные; волосы пострижены под кружок.

Он шагнул через порог, взглянул по углам и занес руку, чтобы перекреститься, но хозяин дома икон не держал, и поп Аркадий смиренно опустил руку.

— Откуда прибыли, благочинный? — насмешливо спросил Чернышев.

Поп Аркадий вздохнул, уставился взглядом в потолок.

— Пути господни неисповедимы…

Я резко оборвал его;

— Хватит!.. Отвечайте на вопросы, И говорите правду, иначе…

Он насторожился.

— Что… «иначе»?

— Иначе вы будете расстреляны как фашистский шпион.

Поп Аркадий выпрямился, спокойное, смиренно-благостное выражение сошло с его лица.

— Если вы касательно пистолета, поверьте, это дело случая…

— Отвечайте на вопросы, — оборвал его комиссар.

— Откуда вы прибыли?

Он потупился:

— Из немецкого города Котбус.

— Кто вас послал?

— Это было еще перед началом войны.

В Котбусе немецкие власти собрали группу православных священников из разных городов и разъяснили нам, что мы, как только начнется война, должны следовать за немецкими войсками и восстанавливать во всех занятых немцами селах и городах богослужение.

— Только ли богослужение? — быстро спросил комиссар.

— Да, только…

Федор Филиппович резко встал из-за стола:

— А в отношении Советской власти что вам было приказано говорить?

Поп Аркадий метнул на комиссара зоркий, прищуренный взгляд:

— Вы… знаете?

— Знаю.

— Верно. Нам было приказано вести богослужение против коммунистов и призывать мирян не оказывать сопротивления завоевателям.

— Вы это исполняли?

— Так…

— Почему же вы оказались впереди наступающих немецких войск? — спросил я. — Разве и это входило в вашу задачу?

— Да, входило.

— Рассказывайте подробней.

— Нас обязали при каждом удобном, случае проходить в тылы советских войск.

— И вести агитацию?

— И нести слово божье.

— С пистолетом за поясом?

Он быстро взглянул по сторонам, взял стул, резко его придвинул, сел; одутловатое лицо его приняло надменное выражение.

— Чему вы удивляетесь, командиры? Тому, что священнослужитель участвует в войне? А разве этого не было во веки веков? Разве не сказано в священном писании: и возрадуются кости, тобою сокрушенные?

— Сколько ты получил от немцев? — негромко спросил комиссар. — Сколько серебреников… Иуда?

Поп Аркадий протянул руку, не спрашивая разрешения, взял из моего портсигара папиросу, закурил.

— Господа командиры… — начал он мягко, пристально глядя мне в лицо, обернулся, глянул в лицо комиссару. — Слушайте меня: я смогу быть вам полезен. Ваше дело проиграно. Слышите? Вы проиграли войну. Единственное, что у вас остается: перейти на сторону сильного. Вас встретят с уважением и почетом. Не теряйтесь. Еще не поздно. Я буду вашим проводником…

Мне удалось вовремя отвести в сторону руку комиссара. Он стукнулся локтем о стол и сразу же выпрямился, тяжело дыша, бледный, с горящими гневом глазами.

Я кликнул часового и указал ему на попа.

— Уведите в штаб корпуса. Будьте внимательны: это матерая сволочь…

Некоторое время мы молча сидели у стола. Чернышев медленно поднялся, тяжело опустил руки:

— Извините, Александр Ильич… Не сдержался.

— Не волнуйтесь, комиссар. Думаю, «отец Аркадий» еще расскажет много интересного.

Трудным был путь бригады по осенним русским степям в непогодь из района Ворожбы до Тима. Мы отходили в сутки не менее чем на пятнадцать километров. Двадцать суток непрерывного отступления. Триста километров пройденного горького пути. Немецкие дивизии преследовали нас по пятам. Как правило, днем мы отражали атаки противника, а ночью совершали марш на восток, до нового оборонительного рубежа.

То, чего так настойчиво добивалось гитлеровское командование, не случилось. Оно хотело остановить наш корпус, завязать серьезные бои, окружить его и уничтожить.