Твои, Отечество, сыны
Шрифт:
Коренастый крепыш Сабодах был заметно смущен.
— Если кто и отличился в этом ночном бою, так это Машенька из Мышеловки. Под градом пуль она вынесла с поля боя раненого сержанта Бугрова. Потом оказала помощь еще двум нашим раненым, а когда к ней бросился фашист — уложила его из пистолета. Товарищ полковник и товарищ начальник штаба! Я не видывал таких отважных женщин. Правду скажу вам, я раньше относился к женщинам свысока. Но перед этой Машенькой, право, готов стать на колени. Она все время была в бою, в самом центре схватки. Как она бросает гранаты! Как вражеский
Борисов улыбнулся.
— И вам она перевязку сделала?..
— Да, мне тоже. Но я не считаю себя раненым. Только царапина пулей у виска… Кроме Машеньки, особенно отличились в бою сержант Федор Бугров и боец Иван Буланов. Они ворвались в школу, очистили от немцев коридор, даже побывали в классах…
— Товарищ майор, — сказал я начальнику штаба, — оформите материал на представление к правительственным наградам солдат и сержантов отряда старшего лейтенанта товарища Сабодаха…
А Миша Косолапов сокрушался:
— Эх, товарищ полковник, ну что за планида у меня? Представьте: сижу в машине, держусь за баранку, мотор тарахтит… Автомат на коленях — да я и забыл о нем в ту минуту. Машина трогается. Выруливаю на дорогу. Порядок! Дам сейчас скорость самое меньшее — километров сто! Десять минут — и я в бригаде. Понимаете, я уже вроде бы мчался с этой скоростью. И — на тебе! — автоматная очередь по мотору, по стеклу. Пуля шапку пробила, но это я заметил позже… Главное — мотор сразу же заглох. А тут еще верзила дверцу рванул, автомат у него в руках. «Фернихтен! — кричит, — Русс, фернихтен»… Я это слово немецкое знаю: «фернихтен» — значит уничтожить. Полоснул я его из автомата и из кабины долой… И жалко до слез, товарищ полковник, — машина ведь семитонная, марки СПА!
— Что же делать, Михаил! Придется выжидать другого случая, повернее…
— Но как нам нужен бензин, товарищ полковник! Эх, Косолапов, Косолапов, еловая ты голова!
Пленный немецкий офицер представлял жалкое зрелище: на мундире знаки СС, пониже нагрудного кармана железный крест, в кармане в золоченой обложке билет члена национал-социалистской партии, а дряблая физиономия вся передергивается от страха, руки дрожат.
Я спрашиваю:
— Почему вчера вы вдруг прекратили атаки? Вы ведь знали, что мост взорван и мы прижаты к речке?
— Да, мы знали это, — бормочет он, жадно отхлебывая из стакана воду, и зубы его стучат о стекло. — Мы были удивлены: почему русские взорвали мост перед своими? Потом мы поняли: ваше командование оставляет смертников. Все русские, что остались на западном берегу Сейма, будут сражаться до последнего человека. Но мы не думали, что вы начнете восстанавливать мост. Мы ждали подкреплений для решительной атаки.
— Разве у вас было мало сил?
— На участке моста наступал наш мотомеханизированный полк. После пяти атак он потерял половину личного состава. Командир полка попросил у штаба дивизии подкрепление. Ему ответили насмешкой:
— Может быть, вас на руках перенести через Сейм?
— Но я понес очень большие потери! — кричал в телефонную трубку наш командир полка. — Умоляю,
Командир дивизии ответил:
— Русские не могут оказать серьезного сопротивления. Деритесь сами и сегодня же возьмите мост…
Пленный снова отхлебнул воды.
— Подкрепление нам прислали только к вечеру. Но у нас осталось очень мало солдат и считанные офицеры. Поэтому командир полка отказался от бессмысленных атак…
— Почему же вы оказались не на передовой, а в селе Гутрово? — спросил Борисов.
— Я был послан встретить автоколонну. Она доставила горючее для танков. Но теперь этой автоколонны нет. Она уничтожена вашей разведкой… Послушайте, господа офицеры, я навоевался.
Он встал и неожиданно произнес торжественно:
— Гитлер — капут…
И я, и Борисов невольно засмеялись.
— Господин офицер, — сказал я пленному, — при обыске у вас найден немецко-русский разговорник. Вот он у меня в руках. Здесь имеются такие фразы: «Стой! Куда идешь?», «Ты арестован», «Ты обязан кормить завоевателей», «Если ты не сделаешь этого, я тебя расстреляю», «Мы, германская раса, непобедимы». Но в этом словаре нет такого лозунга: «Гитлер — капут». Почему же почти все пленные отлично знают этот лозунг?
Он тяжело опустился на стул; дряблые щеки его покраснели.
— Так начинают думать многие немцы.
— Но ведь вы — идейный фашист! Вы — член национал-социалистской партии.
— Идейный! Просто в сегодняшней Германии так легче жить. Я свалял дурака. Черт меня понес на Восточный фронт… Я совсем неплохо жил в Италии. На Украине я впервые понял, что такое ненависть народа. Нас ненавидят и презирают даже малые дети. Да, мы захватываем все новые села, станции, города. Но позади нас — море ненависти. Мы захлебнемся в нем. Я это понимаю. Поэтому я говорю: Гитлер — капут…
Отход, начатый 16 октября 1941 года из района Коренево — Снагость — Любимовка, продолжался. В течение пятнадцати суток бригада вела бои на всех новых рубежах. В Любимовке, Локинской, Судже, Малом Каменце, Паники, Верхнем Дубовце, Тереховке мы отбивали яростные атаки пехоты и танков противника. Несколько раз над нами снова нависала угроза окружения. Однако никто из наших офицеров и солдат не помышлял о выходе из «клещей» врага мелкими группами. Коллектив бригады по-прежнему оставался сплоченным. В каждом селе к нам шли добровольцы — и стар, и млад… Для них не хватало оружия. Поэтому многие добровольцы получали винтовки лишь во временное пользование. Они должны были добыть себе трофейное оружие в боях. И они его добывали.
Мне помнится единственный случай, когда два разведчика сознательно не возвратились в часть.
Это произошло в селе Паники, южнее Курска. Сержант Сидоренко и два бойца ушли в разведку в ближайшие села… Через сутки сержант возвратился один.
Случай показался мне и необычным, и тревожным, и я вызвал Сидоренко в штаб.
— Не волнуйтесь, сержант. Расскажите подробно, как это произошло.
Стройный чубатый украинец с задумчивыми глазами опустил голову и некоторое время молчал.