Твои, Отечество, сыны

Родимцев Александр Ильич

Человек веселый и общительный, в свободные часы Кремежный рассказывал новичкам о делах своего батальона, и послушать его, — война — это сплошь забавные приключения.

Младший сержант Гиви Акитович Чхотяне, несмотря на молодость, был человеком сосредоточенным и серьезным. Они сражались вместе, но поглядывали друг на друга не без сомнения. «Не слишком ли весел Кремежный? — думал Чхотяне. — Что за шутки, если кругом огонь?» «Не слишком ли мрачен этот Гиви? — думал Кремежный. — Чего он все время дуется и на кого?»

В час затишья на

передовой я случайно стал свидетелем их перепалки.

— У нас, у десантников, — смелость, — поучал кого-то Кремежный, — это самый первый закон. Главное — нос никогда не вешать, как наш Гиви. Ну, скажи, приятель, что ты такой скучный?

— А скучный я потому, — ответил Чхотяне с резким восточным акцентом, — что дело это не очень веселое: грязь, окопы, стрельба. И еще скучно потому, что ты про чужую славу говоришь: ведь сам ты, Павел, не десантник.

— Это как же не десантник? Я с первых боев под Киевом в бригаде.

— А с парашютом прыгал? А курсантом был?..

— С парашютом не доводилось, но курсантом был!

— Где?

— На курсах мукомолов… В районном центре.

— Вот потому и мелешь муку.

— Пойми, голова, что курсы — это сама война! Тут что ни день — экзамен. Срезался — значит, прощай. Убедил фрица штыком или пулей — пятерка! Я и есть самый настоящий десантник: спроси у комиссара Чернышева или у нашего комдива…

— Послушай, душа, ты же знаешь, что я не пойду спрашивать!

— А ты все-таки спроси.

— А я не пойду спрашивать.

— Трусишь, мрачный человек?

— Мы еще посмотрим, кто трусит!

— Может, на меня намекаешь, Гиви? Я покажу тебе, как надо воевать.

— Лучше, душа, смотри на меня. Да не сейчас смотри, в атаке!

Они изумились, увидев меня в своем окопе, и оба одновременно вскочили.

— Ложитесь, — сказал я. — Можете продолжать дружескую беседу. Подтверждаю, что вы, Кремежный, достойны звания десантника.

Он зарделся от радости и смущения.

— Товарищ полковник, вы… слышали?

— Не интересом… Два петуха! Но скоро атака и, значит, увидим, кому пятерка.

Дел на передовой достаточно, и через минуту я забыл об этом разговоре. А в атаке, которая началась через несколько минут, оба они действительно держали экзамен.

Павел Кремежный возглавил роту, заменив раненого командира, и повел ее на боевые порядки врага. Станковый пулемет противника прижал наших бойцов к мостовой. Кремежный встал и бросился к пулемету. Гитлеровец выстрелил в него из винтовки в упор и промахнулся. Кремежный штыком уничтожил пулеметный расчет и повел роту дальше, на штурм высотки. Раненный в руку осколком снаряда, он не ушел с поля боя. Трофейный пулемет в его залитых кровью руках работал безотказно. Склоны высотки были усеяны трупами вражеских солдат, а Кремежный смеялся:

— Ну-ка, орлы-десантники и просто пехота, царица боя, этому пожару — поддайте жару!

Они расстались в бою. Гиви Чхотяне с группой солдат заметил в переулке две автомашины противника.

Свежее пополнение гитлеровцев неторопливо выгружалось. Гиви метнул три гранаты и дал очередь из автомата. Обе машины загорелись, солдаты противника рассеялись по дворам. Но навстречу Чхотяне выкатился вражеский танк. Гиви упал, затаился и снова метнул гранату… Она разорвалась под гусеницей, и машина словно споткнулась. Экипаж танка, по-видимому, был в недоумении: он не ожидал встретиться здесь с нашими бойцами. Открылся люк, и показалась голова башенного стрелка. Чхотяне скосил его короткой очередью. Он подбежал к танку и швырнул в открытый люк гранату.

Немцев поблизости не было. Гиви взобрался на танк, отбросил труп гитлеровца и снял пулемет.

После боя политрук батальона рассказывал мне о встрече двух смельчаков. Гиви сказал:

— Брат мой родной, Павел Кремежный… Теперь я верю, что ты настоящий десантник!

— А я, братишка, понял, — улыбнулся Кремежный, — что ты не скучный человек. Ты, Гиви, мой друг…

К вечеру город Тим снова был в наших руках. Две отборных немецких дивизии, стрелковая и танковая, отошли на его западные окраины. На улицах Тима чернели сожженные вражеские танки и автомашины. Некоторые из них еще горели, и жирный крест свастики корчился в огне.

Среди дымящихся развалин квартала, на восточной окраине Тима, уцелел аккуратный кирпичный домик. Так зачастую случалось: бомбы, снаряды, мины взроют и перепашут улицы и огороды, скосят сады, перемешают с землей камни и бревна жилищ, но на этом мрачном пепелище, смотришь, цел-целехонек, безмятежен и привлекателен какой-то счастливый домишко, — его обошел бой.

Даже оконные стекла в этом домишке не тронуты: белеют занавески, цветет калачик или герань…

Начальник медицинской службы дивизии Охлобыстин уже успел оборудовать в кирпичном домике медпункт. Я видел: в распахнутые ворота санитары вносили раненых.

По выбоинам улицы, по примерзшим кочкам, трясясь и поскрипывая, медленно двигалась повозка. Усталая лошаденка еле тащила ее, а ездовой ласково подбадривал:

— Н-но, милая, красавица моя… Н-но, Крошка!..

Кроме ездового, рядом с повозкой шли два автоматчика, и это несколько удивило меня: что за эскорт вдали от передовой?

Я подошел к воротам: ездовой придержал лошаденку и стал по стойке «смирно», а солдаты браво козырнули, и старший из них, пожилой, рыжеусый, доложил:

— Сопровождаем раненых. Приказ командира роты доставить до самого медпункта.

На повозке, тесно прижавшись друг к другу, прикрытые плащ-палаткой и каким-то тряпьем, лежали раненые. Их было пятеро; темные лица, сомкнутые и обожженные жаждой губы, широко открытые глаза. Я заметил длинную шелковисто-черную прядь волос и приподнял край плащ-палатки. Девушка. Санитарка. И удивительно знакомое лицо…

— Кто она?

Молоденький сержант с усилием улыбнулся:

— Наша спасительница, товарищ комдив… Женя… Женя Бернатович.