Твои вены – мое жертвоприношение
Шрифт:
Сорвавшись с места, Лестина подскочила к дереву и, напружинившись подобно ирбису, вспрыгнула на нижнюю ветку, достаточно толстую, чтобы беспрепятственно позволить ей удержаться. Здесь, на перекрестке трех ветвей, было достаточно прохладно из-за плотного полога листьев, который, подобно многослойному одеялу, непроглядно укрывал сие пространство, где могло бы поместиться все общество кеута без особого труда. Укрытие хорошее, но нужно двигаться дальше, пока еще есть такая возможность. Стоит помедлить – и Лесли придется сидеть на этом дереве еще целую вечность, пока чародеи будут обсуждать у Реки всевозможные свои магические бесполезности. Однако череда невезений для охотницы решила внезапно снова вступить в силу, так что ровно тогда, когда снизу раздались шаги, сопровождаемые топотом больших чьих-то лап, девушка, успевшая уже начать взбираться выше, чтобы легче перепрыгнуть потом на соседнюю крону, ощутила, как ветер, все еще поддерживающий лепестки и листья на весу, пролетел именно мимо того древа, на котором она находилась, опасно его раскачав. Прикусив язык, чтобы не вскрикнуть, вампирша изо всех сил вцепилась в крону, стараясь сохранить равновесие. Вот что угодно, только разве не упасть теперь на магов сверху! Этот клан, конечно, справедливый настолько же, насколько справедливы выдвигаемые им для всех этих земель законы, но с тем же невероятно жестокий, если того требует совершаемое правосудие. И коли
Пение делалось все четче и четче, своим переливчатым звучаньем, очевидно, приближаясь к Реке, скоро став настолько отчетливым, что затаившая дыхание Лесли могла разобрать каждое слово короткой песни, повторившейся всего несколько раз и после того стихшей. На поляну легко вбежала маленькая девочка, на первый взгляд очень похожая на ту, какую вампирша зарезала недавно, но все-таки отличающуюся от эльфа. Это было невысокое магическое дитя с ярко-огненными глазами, радужка которых постоянно мягко меняла свой цвет, то переходя в ржаво-алый, то делаясь оранжево-рыжим, то «раскаляясь» почти до белого с искрой желтого. Девочка была еще совсем мала, но уже сейчас в ее идеальной осанке и грации, за которыми она старалась уследить тогда, когда вспоминала о том, что уже доросла до того, чтобы носить фамилию своего клана, угадывался ее будущий характер – своенравный, но приглушенный той добродетельной справедливостью и рассудительностью в исполняемых делах, какой от нее требовало даже толкование собственного существа: с древнего языка Небесных Светил род Ватсвaрдэ и именовался как «Мудрая Справедливость». Девочка замедлила свой бег и перестала смеяться, тут же принимая серьезное выражение и распрямляя идеально ровно спину. Младшая из четырех выживших детей дочь была облачена в зеленое платье, меняющее свой отлив в зависимости от угла обзора, подобно симметрично ограненному без всяких видимых искажений и дефектов самоцвету, укрытое золотой непрерывной нитью орнамента, рисующего цветы Капeльного Леса своими очертаньями, какие делались серебряными в свете солнца. Сквозь прозрачное полотно широких длинных рукавов одеяния, сужающихся ближе к запястьям, была хорошо видна ее молочная кожа рук, которая после сгиба локтя делалась нежно-сиреневой, как и ее щеки, усыпанные бронзовыми веснушками. По плечам девочки струились белокуро-русые шелковые локоны волос, забранные в толстые косы, плетенные в форме «колоска», завиваясь ниже пояса лозами молодого винограда. Голову магического дитя венчали золотые гребни, укрытые осколками драгоценных камней, сочетаясь прекрасно с корсетом той же отделки, какой стягивал ее тонкую талию. Приблизившись медленно к Реке своими невесомыми очертаниями, девочка наклонилась и погладила воду ладонью, что-то прошептав, отчего на поверхность всплыла буро-розовая ракушка с бежевыми полосами, какую она тут же подняла и спрятала за пояс. Отойдя после чуть в сторону, Тoйя, – так звали младшую Ватсвaрдэ, – склонила почтительно голову, сведя опущенные ладони вместе, и замерла так. Лестина, наблюдающая за сим из своего укрытия, с трудом подавила едкий смешок: едва только младшая дочь клана повзрослела настолько, чтобы претендовать на Верховный Титул в случае гибели старших наследников, ее тут же превратили в этакую бесправную подчиненную без собственного мнения. Вампирша умела прятаться, умела слушать и знала этот Лес: Тойю, появившуюся прошлой зимой и уже прошедшую все необходимые первичные магические стадии, недолюбливали в семье, о чем она любила жаловаться самой себе, блуждая в одиночестве в вечерней чаще, чтобы прийти к единственному своему исходу и идеи того, что все могло бы быть еще хуже. После ее появления в клане перестали рождаться будущие правители: у Верховной Чародейки развился какой-то стремительный недуг, и все наследники не проживали и часа…
«И все-таки, » – размышляла Лестина, повиснув на ветке и прислушиваясь к происходящему внизу. – «Что маги Ватсвардэ делают здесь сегодня? Неужто вчера что-то помешало их традиционной встрече?»
Перебравшись чуть ниже к тому месту, где в сплошной листве была брешь, годная для обзора, вампирша осторожно выглянула на лужайку.
Заросли повторно расступились, пропуская на поляну еще несколько фигур. Впереди всех шел, опираясь на служащий и тростью, украшенный рубинами и лунными камнями черный посох, высокий старец с длинными белыми волосами и почти бесцветными, но зоркими глазами. Иногда оглядываясь, чтобы убедиться в том, что его клан следует за ним, – будто бы другие члены семейства могли бы разбежаться по Лесу и затеряться в роще, – старый чародей тяжело переступал через корни деревьев, двигаясь точно к руслу Истока. На лице Верховного Колдуна, в морщинах которого отражался сам ход Времени и лёт столетий, за которые основанный давным-давно Лезертон знавал разные свои годы, ныне отражалась и другая печать – тоски, горя и утраты. Отец города, основавший этот мир в свою молодость и наделивший его жизнью в свою зрелость, остановился около Тойи, повернутой к нему своими контрастно цветущими здоровьем и силами чертами, и тихонько ударил посохом по земле, и в протянутых руках девочки соткалось небесно-синее покрывало с россыпью звезд, которое младшая растянула так, чтобы на ткани не было складок. Проведя по полотну тонкими длинными пальцами, на которых ссохлась от древности дряблая кожа, Колдун-Основатель поднял ладонь и сотворил из воздуха другую магическую трость, принадлежавшую ранее Верховной Чародейке Клеодoре. Как только ветвь Золотого Векового Ясеня, декорированная кристаллами сапфиров, росших совершенными волнами вверх, и розовым жемчугом, легла на покрывало всей своей заключенной силой, Лестине стало ясно, по какому поводу собрались маги клана Ватсвардэ – семейства, владеющего разрядами и молниями туч. Кивнув дочери, Колдун Ситлa, отступил назад, и Тойя вновь нагнулась над Рекой, опустив на воду звездчатую ткань с посохом. По водам Истока прошла белая рябь, в своих расколах сияя небесным светом, и покрывало с реликвией обернулось белой кувшинкой, – такой, какими поросла вся Развилка Водопадов.
После того, как артефакт вернул магию Звездам и Светилам, на поляну вышло два одинаковых пепельно-серых зверя около двух метро в холке с темными «пыльными» и буроватыми пятнами на лоснящейся шерсти. Идентичные существа, в которых Лесли узнала по скругленным мордочкам, темным глазам и «кошачьей» походке двух африканских циветт, прошли до берега, высоко и торжественно поднимая лапы и беззвучно опуская их, волоча за собой плоский гладкий пласт, выточенный из коры, на котором лежала Клеодора. Когда циветты
Один из сыновей был рослый широкоплечий, и даже длинное широкое ало-багровое одеяние с символами животных Капельного Леса и «росой» из огненных опалов на подоле и концах рукавов, – такие камешки люди именуют мексиканскими огненными опалами, – не скрывала его телосложения. Его острые черты смотрели холодной суровостью, а короткие вьющиеся волосы, украшенные фамильным венцом, могли бы по своей черноте ослепить самую пустынную и безлунную ночь. Это был Слувларк – «острое копье» или «защищенная крепость», если говорить на древнем языке этих магов, – старший сын Ватсвардэ и второй по счету наследник клана.
Другой же был на фоне брата ярким листопадным лучом: невысокие, едва ли превосходящие сестру Тойю, и относительно хрупкие, но гибкие очертания делали его еще младше своего возраста. По его круглолицему светлому выражению будто бы все время ходила легкая приветливая улыбка, делая его противоположностью своего брата. У Инестэда, – так и истолкованного «вольной птицей», – были бесполезно вихрастые красно-бурые волосы с явным золотым блеском, которые, – хоть он и собирал их в высокий пучок, – все равно разлетались от ветра. Этот юноша был в своей семье единственным, кто получил при рождении дар Многоликой Вечной Молодости. Наверное, поэтому Инестэд один защищал свою младшую сестру от нападок старшей наследницы, видевшей в Тойе проклятье рода и угрозу клана.
Тут же отстранившись по превращении от Слувларка, брат, прошуршав золотом накидки, расшитой небесами и солнцами, прошел к Реке и к замершей около воды сестре. Все представляли, что будет дальше, не сделай он так сейчас.
Последней вошла на поляну царственной походкой девушка, молодая и ладная телом, но некрасивая лицом. Ее маленькие огненные глаза смотрели зло и холодно, а широкий подбородок наоборот притягивал излишнее внимание. У нее был совершенно пустой лоб, на котором непомерно высоко, – уже у самой макушки, – начинали расти жидкие белокуро-желтые волосы, жесткие и непослушные даже на вид, какие Ассейя, – что значит «Первая» или «роскошный подарок», – все же исправно собирала в высокую сложную прическу, на которой лучше держалась гармонирующая с бело-голубым пышным и нарядным одеянием, какому могла бы позавидовать любая императрица, изящная серебряная диадема. Коварная, мстительная и способная на любую жестокость дочь Ватсвардэ, должно быть, все же владела каким-то определенным видом приворотных чар, – иначе объяснить ее первенство, получаемую ей от родителей бесконечную любовь и соотношение всего этого с ее характером было просто невозможно. Лесли понаслышке знала, что Ассейя бывает красива только тогда, когда колдует: магия грома и молний кроет в себе небывалую мощь, способную в одиночку как создавать миры, так и истреблять и жечь их дотла, и этой силы хватает, чтобы вернуть Первой наследнице титула Верховной Ватсвардэ желанное обаяние и красоту. Втайне ото всех дочь Праотца Истока искала средство, чтобы отнять очарованье матери у своей сестры, но пока таковое не находилось, ограничивалась наяву тем, что издевалась над Тойей, пока старшие и искренние глаза были отвернуты в другом направлении. Во властном характере Ассейи никогда от рождения не было и намека на фамильную «Мудрую Справедливость», но это не мешало ей постепенно сживать мать со свету, чтобы достичь собственных высот без борьбы. Сегодня ее замысел, наконец, исполнился.
«Бедняжка Клеодора выглядит совсем плохо, » – неслышно хмыкнув, подумала Лестина, приглядываясь к лежащей на древесном ложе Праматери Истока.
…Волнистые шикарные волосы Верховной Чародейки будто бы потускнели, став седыми и ломкими; ее прелестное даже тогда личико осунулось и стало совсем пресно-белым, рисуя ярче все даже незначительные морщины и подчеркивая острым контрастным грифелем темные пятна под закрытыми длинными ресницами, что теперь спутались и склеились, очами, такими глубокими и многоцветными при жизни. Платье Колдуньи будто бы тоже перестало лучиться после ухода Вековой Мудрости, и бархатисто-ночного сделавшись обыкновенно темно-синим – так маленькие дети рисуют неумело ночь, закрывая безликий белый лист одним оттенком и «приделывая» к нему кривобокую блеклую луну одним льдистым бесстрастным снежным комом.
Вся семья Ватсвардэ замолчала; никто не смел лить слез, соблюдая строгие обычаи прощания. Ситлa не шевелился, глядя на уходящую бесследно Клеодору, – свою «Избранную» и «Красоту Звезды»; Слувларк держался отстраненным; Инестэд держал с тихой грустью за плечи Тойю, которая с превеликим трудом сдерживала подступающие слезы, как бы уговаривая ее соблюсти традицию и не лишить саму себя благосклонности Небес… И только одна Ассейя смотрела на мать с высокомерным презрением, словно только что избавившись от того груза ее присутствия, что не давал ей дышать и тяготил всю жизнь, – без малого, по человечьим меркам, семнадцать лет. В ней, во всем ее существе, гадалось сейчас молчаливое торжество и мрачный триумф расплаты. Прошло в молчании около двух минут, а когда указанный срок отошел в прошлое, тело Клеодоры приподнялось горизонтально над землей и засветилось из груди плавкими лучами, меняющими в воздухе произвольно свою форму. В один только миг силуэт уходящей Чародейки сделался полностью сплетенным из нитей света всех цветов земного заката. Клеодора поднялась еще выше и перевернулась над листвой деревьев так, будто бы она стояла на лепесточной ленте ветра собой живой, раскинув прямые руки в стороны. Настало время Последнего Пророчества, – тех слов, какие предсказывают уходящие навсегда маги, в финальный раз заглядывая в ближайшее будущее и определяя свою Мудрость на земле потомкам и наследникам. Клеодора раскрыла глаза, и они засияли ярче самой нее двумя точечными пламенями, а из ее приоткрытых неподвижно уст поплыл бестелесный светлый голос:
Погибая, меркнут Звезды,
Оставляя Небеса.
Чует Город, чуют Грезы —
Впереди клубится Тьма…
Как только последнее слово дозвучало своими отзвуками в пустоте, Верховная Чародейка растаяла, обратившись миражом маленькой синей птицы, какая метнулась к Развилке Водопадов и исчезла в серебристо-голубых струях воды.
Не проронив ни слова, маги Ватсвардэ стали уходить обратно в лес в том же порядке: сначала, распевая короткую чистую песнь, в деревья умчалась Тойя; затем, прикоснувшись напоследок к коре, ушел с поляны, хромая, Ситлa; после братья Инестэд и Слувларк, обратившись циветтами, пронзили длинными своими лапами заросли… Оставшись в одиночестве, Ассейя улыбнулась оставленному пласту древесины, на котором недавно лежала ее мать, разбежалась и с разбегу ударилась в кору. Ложе закачалось, покатившись потом к водам Реки, набирая постепенно скорость. Со звоном, пронзительным как чей-то вскрик или внезапный сигнал свистка, встретил волны этот пласт, но все-таки глубины Истока послушно поглотили его после недолгой борьбы, не давая больше всплыть. Постояв еще миг, наследница резко развернулась, заставив платье полететь подолом, а потом рваным шагом, лишенным прежнего изящества и выдержки, исчезла на Тропе.