Творчество и потенциал. Выпуск 1/2025
Шрифт:
Люба-то была глазастая и слёзы эти и бабушкино волнение замечала. Ей-то было не очень понятно, почему это бабушка так разволновалась. Все в семье знай только твердили, что Кит отправляется в зону боевых действий, Родину защищать. На какие такие действия, да ещё и боевые, Любе не объясняли. Максимум что говорили – «там сейчас беспокойно, людям требуется помощь».
Вот Кит и едет. Их любимый Кит. И его майор Самойлов, и Гена, и Миша, и Игнат. Одной командой.
На столике стояла Никитина фотография. Ба будто с ней теперь не расставалась. И Люба
И вообще, когда Кит звонил, он всегда улыбался и говорил, что всё у него хорошо. Значит, так и было. Иначе просто и быть не могло.
И вот наконец Кит дома.
Они сидели в столовой – брат, родители и Ба, – а Любаша выглядывала из-за двери.
О чём-то говорили на полутонах. Вообще Любу отправили в её комнату поиграть, но ей было очень любопытно, о чём они там шушукаются без неё, вот она и подслушивала. Но слышны были только кусочки фраз.
Мама: «Как же ты?..»
Бабушка: «…внучок!..»
А папа просто молчал. Но взгляд его был наполнен какой-то тяжестью.
Эти тяжесть и напряжённость летали и вокруг стола, где сидела семья, и просочились уже в коридор, откуда торчал кончик Любашиного носа.
– Любаш-милаш, я тебя вижу. Вылезай давай из своего укрытия.
Люба вбежала в комнату, и звук каблучков её тапочек о паркет разбил повисшую над семейством тучу волнения. Она подскочила к брату, забралась к нему на колени и обхватила ручонками за шею – крепко-крепко – насколько хватило сил.
– Ты лучший воeнский на свете!
Он как-то изменился с момента его отъезда на учёбу: может, дело было в короткой стрижке, которая очень ему шла, или в зелёном – «защитном», как говорил Кит, цвете одежды, в которой он теперь ходил. Только вот Любе казалось, что он теперь ещё лучше стал, ещё умнее, ещё класснее – вот бы у всех были такие замечательные старшие братья! Любаша себе даже немножко завидовала.
И все засмеялись. Даже Ба. Правда, бумажный платочек всё еще был при ней, но она тоже наконец улыбнулась.
– Военный, а не воeнский, Любаш-милаш.
– Нет, воeнский! Ты у нас один такой клёвый. Вот пусть остальные – военные, а ты – воeнский! Самый лучший, Кит. Смотри, и Ми соглашается, – и она потрясла перед собой мишку, наклоняя его, будто он кивает.
Улыбка Ба померкла. Её снова накрыла туча грусти и тревоги. Она снова уткнулась в платочек.
В день отправления Кита снегу навалило чуть ли не по колено. И он продолжал идти и никак не хотел прекращаться. Молча собрались. Кит закинул за плечи свой воeнский рюкзак.
Наконец такси выплюнуло их у вокзала. От нависшей в салоне тишины, казалось, лопнут барабанные перепонки. Будто даже и не дышали. На воздухе все глубоко
А вот и их вагон, самый последний в длинном составе. Молчали. Отчего-то не было сил говорить.
Люба дотронулась до руки брата и заметила, как что-то блеснуло в его глазах.
– Да снежинка попала, – отмахнулся он и улыбнулся ей уголком рта – так, как улыбался, когда хотел её подбодрить.
Он присел и стал теперь такого же роста, как и Люба.
– Ты теперь дома за старшую остаёшься, Любаш, – проговорил брат. – За бабушкой присматривай. Чтобы она допоздна перед телевизором не засиживалась. И за мамой – чтоб печеньками не объедалась. Ты же их знаешь, – и подмигнул.
Люба хихикнула. Вот всегда он такой: даже среди этой печальной метели шутит и подбадривает.
Любаша посмотрела вокруг. У вагонов стояли и обнимались с родными другие дяди в такой же форме, как и Кит, с такими же воeнскими рюкзаками: и взрослые мужчины, и парни помоложе. Она вспомнила, как летом они провожали мамину сестру – тётю Юлю – с семьёй на море, здесь же, с этого вот вокзала. Тогда на перроне царила приятная суета, все шутили и смеялись, и стоял такой радостный гомон… Всё вокруг было наполнено разноцветными красками счастья: красная – это шарики, салатовая – это зелень, голубая – это небо…
Сегодня всё было иначе. Серо. Уныло. Печально. И красок осталось лишь три: белая – снег, серая – перрон да лица людей и тёмно-зелёная – военная форма.
Любе стало неуютно и как-то особенно зябко. Пальчики обхватили мишку так сильно, что ему, наверное, стало больно. А снег всё падал. Он укрывал перрон, следы пассажиров и провожавших, и из-за поднимавшихся клубов пара чуть впереди уже не было видно ни людей, ни путей, ни головы состава. Любе показалось, что снегопад пытается стереть этот момент. Будто ластиком орудует. Чтобы не было этих плачущих тётенек и бабушек, переминающихся с ноги на ногу мужчин.
Где-то захныкал малыш, тоже пришедший с мамой провожать папу. И ветер задул и завыл ещё сильнее и стал швыряться комками снега: чтобы плач был не слышен, чтобы грусти не было, чтобы казалось, что мама и малыш провожают папу в командировку и он вернётся. Очень-очень скоро.
И тут Люба опустила глаза. Что есть сил она прижимала мишку к груди.
Раз-раз – хлоп-хлоп ресницами, – и в этот момент у неё промелькнула мысль.
Два-два – хлоп-хлоп ресницами, – и мысль эта прочно закрепилась.
Три-три – пора приступать, а то поезд вот-вот уйдёт!
Любаша знала, что нужно делать.
– Ми, кажется, тебе тоже пора… – едва слышно прошептала девочка и протянула руку…
В этот момент Кита обнимала бабушка. А его рюкзак как раз стоял у Любашиных ног. Она нагнулась, начала дёргать молнию, чтобы запихнуть Ми в боковой карман рюкзака, но та никак не хотела поддаваться. «Сейчас он меня увидит!» – запаниковала Любаша.
В этот момент Ба, стоявшая лицом к Любе, вдруг ещё крепче прижала к себе Никиту, дав внучке ещё полминутки, чтобы справиться с непослушной молнией.