Творцы
Шрифт:
Пока Сецуну говорил, голем-Игорь потихоньку приближался, но стоило тому замолчать — голем остановился.
«Запугивает», — поняла Лана и снова обвела взглядом големов.
Некоторые из них казались смутно знакомыми, но не все. Должно быть, конклав посылал разных людей, надеясь, что Сецуну не станет подозревать всех. Он же оказался слишком хорошим стражем и убивал всех: причастных и не очень. И Лану тоже, скорее всего, убьет. И все, что она могла, только отсрочить смерть.
— Хорошо, — она решительно кивнула. — Давай сыграем.
Сецуну, словно того и ждал, сел на землю там же, где стоял, разложил перед собой доску, которая
— Садись, — он, не глядя, кивнул на место напротив. — Ты будешь играть за синих — судя по твоим глупым ошибкам, ты им так и так подыгрываешь.
Лана, не желая, чтобы големы снова начали приближаться, молча села и стала собирать выделенные ей фишки, после чего расставлять их, как Сецуну свои. Игра была ей незнакома, а значит, ответы на вопросы она не получит. Зачем тянуть время, она не знала — надеяться не на кого. Дэн в тюрьме. Конклав твердо намерен обвинить его в совершенных маньяком убийствах, а, значит, Дэна ждет разве что расправа. Если, конечно, настоящего маньяка кто-нибудь не найдет и не призовет к ответу. Но тут скорее сама Лана уничтожит Сецуну с его мясными големами, чем настоящего убийцу найдут. Соклановцы Шанкьяхти? Наверное, если бы та могла, притащила бы их сразу. Так что хочешь не хочешь, а все равно сегодня умирать.
— Я бы дал тебе право первого хода, но ты такая тупая, что даже не знаешь, как называется эта игра, — заговорил Сецуну, заставив Лану вздрогнуть от неожиданности. — Тебе ведь уже говорили, что ты тупая?
Дэн. Не напрямую, но говорил. Да и те, кто отказывался что-либо объяснять, мотивируя, что она не поймет, имели в виду то же самое. Значит, плюсуем сюда Яна — не один раз, кстати. Мама — случалось и не только в детстве. Один раз Мила, но это касалось выбора краски. Если хорошо подумать, всегда объяснял лишь Петр Евгеньевич, никогда от нее не отмахиваясь. Особенно тогда, когда Лана не помнила.
Сецуну сделал первый ход и выразительно посмотрел на нее. Делать вид, что задумалась, было глупо, и она, выбрала ту же фигуру, что и он, только у себя, и повторила ход. Он долго смотрел на нее, не сводя своих немигающих глаз, а зрачок стал как будто бы уже.
— Повторяешь за другими. Несамостоятельная? Не имеешь собственного мнения? Безынициативная? НИКАКУЩАЯ?! Или все-таки просто тупая, и дело касается только сёги?
Не только. Ей все время приходилось себя одергивать, чтобы не повторять за другими. Не рисуй — рисует Мила. Не пиши — это привилегия Яна. Потом, став старше, она поняла, что никому не сдались ее попытки в индивидуальность, а чужое мнение, выданное за свое собственное, очень даже приветствуется. Сначала это были уроки литературы, потом видео-блоги, про разговоры с врачами вообще отдельная песня. Тупая и безынициативная — замечательное комбо. И остальные обвинения тоже к ним.
«Меня не интересует, что думает твоя мать! Ты чего хочешь? В Сорбонну или в СПбГУ?»
Да, точно. И еще одно очко в пользу Петра Евгеньевича, которому было важно ее мнение.
— Просто тупая, — Лана в упор посмотрела на Сецуну, тот недобро усмехнулся и сделал ход.
— Не пытайся обмануть, что тебе не страшно. Раз ты здесь, значит, вернула себе огонь. А раз вернула, то уж наверняка научилась бояться.
«Бояться не стыдно! — Петр Егеньевич ударил кулаком по столу. — Это твой стоп-кран!
Это было уже после того, как Лану выписали из больницы. У Милы тогда тоже были проблемы со здоровьем, и Петр Евгеньевич боялся за них двоих: Мила продолжала рисовать, несмотря на температуру, Лана выходила на ночные прогулки, хотя вполне могла забыть, кто она, и где находится. Он звонил дочери и ругал ее за каждый сделанный взмах кисти, а за Ланой и вовсе приставил охрану. И даже сейчас она не могла понять, только лишь за жизнь Милы он волновался? Или за Лану тоже, без всякой подоплеки проведенного Лин Веем ритуала?
Она повторила за Сецуну новый ход. Тот поднял на нее злой взгляд, а потом вдруг расплылся в своей устрашающей улыбке.
«Теперь он применит тактику, с помощью которой загонит меня в ловушку моими же ходами», — обреченно подумала Лана и посмотрела на големов. Те стали как будто бы ближе. Или это у ее страха глаза в лучших традициях аниме?
Через несколько ходов опасения подтвердились, и Сецуну, уже занес руку, чтобы убрать ее фишки, но вдруг замер. Шанкьяхти! Стоило догадаться, что она не станет просто стоять и ждать, а попытается выбраться отсюда, хотя бы в одиночку. Да и зачем ей Лана, когда та теперь «осквернена»?
Мясные големы, хоть и вызывали ассоциации с пауками, прыгали не хуже кузнечиков. Пусть их понадобилось целых двое, чтобы припечатать Шанкьяхти к земле, но все равно еще четверо были свободны, а чтобы расправиться с Ланой, хватит всего одного.
«Я слабая, — обреченно подумала она. — Только и умею, что плакать и ждать чужой помощи».
— Надо было тобой заняться чуть раньше, когда ты караулила возле лестницы, — Сецуну разочарованно покачал головой. — Ведь кому, как не тебе, украшать мою коллекцию? Она же началась исключительно благодаря твоему упрямому желанию исправить сделанное твоей матерью.
Шанкьяхти ударила. Голем-Игорь завизжал своим человеческим голосом, словно его легкие не сгнили внутри грудной клетки, и высохшая кожа не хранила внутри их прах. Лана отвернулась и зажмурилась, не желая ничего видеть — хватит с нее воспоминаний о череде вероятностей. Голос не оборвался, продолжая визжать просто к нему добавился болезненный крик самой Шаны. По доске ударили фишки, обозначая завершение хода.
— Твоя очередь, трусиха, — объявил Сецуну.
— Я отказываюсь, — не открывая глаз, сказала Лана.
Видеть, как к ней приближается собственная оскаленная смерть, не хотелось.
— Ходи!
— Да какой смысл?! — заорала она в ответ.
— Никакого, как и во всей твоей жизни. Лучше бы твое сердце пересадили Миле, как и планировалось. Тогда бы и ученик Лин Вея не стал бы сбегать из Шамбалы, пытаясь реализоваться в мире людей. Ты испортила парню жизнь. Как и своим родителям. Знаешь, сколько твоя мать хотела умереть, когда твой пьяный отец исполнял свой супружеский долг, а вместо предварительных ласок были тумаки и затрещины? А оставшаяся навсегда психологическая травма у твоего брата? Случилась бы она, если бы любящему папочке не пришлось брать на себя грех совершенного им убийства? А ведь Артур Грем пришел тогда за тобой. Сколько творцов погибло из-за вылазок векш, пытающихся найти тебя, сколько от рук друг друга, в попытке заполучить особенного ребенка? То, что в тебя запихали силу, которой ты не можешь воспользоваться, еще не делает тебя особенной. Ходи.