Творения

Хлебников Велимир

Апрель-май 1922

191 . "Святче божий!.."

Святче божий! ^* Старец, бородой сед!Ты скажи, кто ты?Человек ли еси,Ли бес?И что — имя тебе?И холмы отвечали:Человек ли еси,Ли бес?И что — имя тебе?Молчал.Только нес он белую книгуПеред собойИ отражался в синей воде.И стояла на ней глаголица старая,И ветер, волнуя бороду,Мешал идтиИ несть книгу.А стояло в ней:«Бойтесь трех ног у коня,Бойтесь трех ног у людей!»Старче божий!Зачем идешь?И холмы отвечали:Зачем идешь?И какого ты роду-племени,И откуда — ты?Я оттуда, где двое тянут соху,А третий сохою пашет.Только три мужика в черном полеДа тьма воронов!Вот пастух с бичом,В узлах чертикиОт дождя спрятались.Загонять коров помогать ему они будут.

Май — июнь 1922

192 . "Не чертиком масленичным…"

Не чертиком масленичнымЯ раздуваю себяДо писка смешиногоИ рожи плаксивой грудного ребенка.Нет, я из братского гробаИ похо<рон> — колокол Воли.Руку свою подымаюСказать про опасность.Далекий и бледный, но не <житейский>Мною указан вам путь,А не большими кострамиДля варки быкаНа палубе вашей,Вам знакомых и близких.Да, я срывался и падал,Тучи меня закрывалиИ закрывают сейчас.Но не вы ли падали позжеИ <гнали память крушений>,В камнях <невольно> лепилиТенью земною меня?За то, что напомнил про звездыИ был сквозняком быта этих голяков,Не раз вы оставляли меняИ уносили мое платье,Когда я переплывал проливы песни,И хохотали, что я гол.Вы же себя раздевалиЧерез несколько лет,Не

заметив во мнеСобытий вершины,Пера руки временЗа думой писателя.Я одиноким врачомВ доме сумасшедшихПел свои песни-лекар<ства>.

Май-июнь 1922

193 . "Я вышел юношей один…"

Я вышел юношей одинВ глухую ночь,Покрытый до землиТугими волосами.Кругом стояла ночь,И было одиноко,Хотелося друзей,Хотелося себя.Я волосы зажег,Бросался лоскутами, кольцамиИ зажигал кр<угом> себя <нрзб>,Зажег поля, деревья —И стало веселей.Горело Хлебникова поле,И огненное Я пылало в темноте.Теперь я ухожу,Зажегши волосами,И вместо ЯСтояло — Мы!Иди, варяг суровый Нансен ^* ,Неси закон и честь.

Начало 1922?

194 . "Еще раз, еще раз…"

Еше раз, еще раз,Я для васЗвезда.Горе моряку, взявшемуНеверный угол своей ладьиИ звезды:Он разобьется о камни,О подводные мели.Горе и Вам, взявшимНеверный угол сердца ко мне:Вы разобьетесь о камни,И камни будут надсмехаться ^* Над Вами,Как вы надсмехалисьНадо мной.

<Май 1922>

Поэмы

195 . Зверинец

Посв<ящается> В. И. ^*

О, Сад, Сад!Где железо подобно отцу, напоминающему братьям, что они братья, и останавливающему кровопролитную схватку.Где немцы ходят пить пиво.А красотки продавать тело.Где орлы сидят подобны вечности, означенной сегодняшним, еще лишенным вечера, днем.Где верблюд, чей высокий горб лишен всадника, знает разгадку буддизма и затаил ужимку Китая.Где олень лишь испуг, цветущий широким камнем.Где наряды людей баскующие ^* .Где люди ходят насупившись и сумные.А немцы цветут здоровьем.Где черный взор лебедя, который весь подобен зиме, а черно-желтый клюв — осенней рощице, — немного осторожен и недоверчив для него самого.Где синий красивейшина ^* роняет долу хвост, подобный видимой с Павдинского ^* камня Сибири, когда по золоту пала и зелени леса брошена синяя сеть от облаков, и все это разнообразно оттенено от неровностей почвы.Где у австралийских птиц ^* хочется взять хвост и, ударяя по струнам, воспеть подвиги русских.Где мы сжимаем руку, как если бы в ней был меч, и шепчем клятву: отстоять русскую породу ценой жизни, ценой смерти, ценой всего.Где обезьяны разнообразно злятся и выказывают разнообразные концы туловища и, кроме печальных и кротких, вечно раздражены присутствием человека.Где слоны, кривляясь, как кривляются во время землетрясения горы, просят у ребенка поесть, влагая древний смысл в правду: «Есть хоцца! Поесть бы!» — и приседают, точно просят милостыню.Где медведи проворно влезают вверх и смотрят вниз, ожидая приказания сторожа.Где нетопыри висят опрокинуто, подобно сердцу современного русского.Где грудь сокола напоминает перистые тучи перед грозой.Где низкая птица ^* влачит за собой золотой закат со всеми углями его пожара.Где в лице тигра, обрамленном белой бородой и с глазами пожилого мусульманина, мы чтим первого последователя пророка и читаем сущность ислама.Где мы начинаем думать, что веры — затихающие струи волн, разбег которых — виды.И что на свете потому так много зверей, что они умеют по-разному видеть бога.Где звери, устав рыкать, встают и смотрят на небо.Где живо напоминает мучения грешников тюлень, с воплем носящийся по клетке.Где смешные рыбокрылы ^* заботятся друг о друге с трогательностью старосветских помещиков Гоголя.Сад, Сад, где взгляд зверя больше значит, чем груды прочтенных книг.Сад.Где орел жалуется на что-то, как усталый жаловаться ребенок.Где лайка растрачивает сибирский пыл, исполняя старинный обряд родовой вражды при виде моющейся кошки.Где козлы умоляют, продевая сквозь решетку раздвоенное копыто, и машут им, придавая глазам самодовольное или веселое выражение, получив требуемое.Где завысокая жирафа стоит и смотрит.Где полдневный пушечный выстрел ^* заставляет орлов посмотреть на небо в ожидании грозы.Где орлы падают с высоких насестов, как кумиры во время землетрясения с храмов и крыш зданий.Где косматый, как девушка, орел смотрит на небо, потом на лапу.Где видим дерево-зверя в лице неподвижно стоящего оленя.Где орел сидит, повернувшись к людям шеей и смотря в стену, держа крылья странно распущенными. Не кажется ли ему, что он парит высоко над горами? Или он молится? Или ему жарко?Где лось целует сквозь изгородь плоскорогого буйвола.Где олени лижут холодное железо.Где черный тюлень скачет по полу, опираясь на длинные ласты, с движениями человека, завязанного в мешок, и подобный чугунному памятнику, вдруг нашедшему в себе приступы неудержимого веселья.Где косматовласый «Иванов» ^* вскакивает и бьет лапой в железо, когда сторож называет его «товарищ».Где львы дремлют, опустив лица на лапы.Где олени неустанно стучат об решетку рогами и колотятся головой.Где утки одной породы в сухой клетке подымают единодушный крик после короткого дождя, точно служа благодарственный — имеет ли оно ноги и клюв? — божеству молебен.Где цесарки — иногда звонкие сударыни с оголенной и наглой шеей и пепельно-серебряным телом, обшитые заказами у той же портнихи, которая обслуживает звездные ночи.Где в малайском медведе я отказываюсь узнать сосеверянина и вывожу на воду спрятавшегося монгола, и мне хочется отомстить ему за Порт-Артур.Где волки выражают готовность и преданность скошенными внимательно глазами.Где, войдя в душную обитель, в которой трудно быть долго, я осыпаем единодушным «дюрьрак!» и кожурой семян праздных попугаев, болтающих гладко.Где толстый блестящий морж машет, как усталая красавица, скользкой черной веерообразной ногой и после падает в воду, а когда он вскатывается снова на помост, на его жирном могучем теле показывается усатая, щетинистая, с гладким лбом голова Ницше.Где челюсть у белой высокой черноглазой ламы и у плоскорогого низкогобуйвола и у прочих жвачных движется ровно направо и налево, как жизнь страны.Где носорог носит в бело-красных глазах неугасимую ярость низверженного царя и один из всех зверей не скрывает своего презрения к людям, как к восстанию рабов. И в нем притаился Иоанн Грозный.Где чайки с длинным клювом и холодным голубым, точно окруженным очками, оком имеют вид международных дельцов, чему мы находим подтверждение в прирожденном искусстве, с которым они подхватывают на лету брошенную тюленям еду.Где, вспоминая, что русские величали своих искусных полководцев именем сокола, и вспоминая, что глаз казака, глубоко запавший под заломленной бровью, и этой птицы — родича царственных птиц — один и тот же, мы начинаем знать, кто были учителя русских в военном деле. О, сокола, побивающие грудью цапель! И острый протянутый кверху клюв ее! И булавка, на которую насекомых садит редко носитель чести, верности и долга!Где красная, стоящая на лапчатых ногах утка заставляет вспомнить о черепах тех павших за родину русских, в костяках которых ее предки вили гнезда.Где в золотистую чуприну птиц одного вида вложен огонь той силы, какая свойственна лишь давшим обет безбрачия.Где Россия произносит имя казака, как орел клекот.Где слоны забыли свои трубные крики и издают крик, точно жалуются на расстройство. Может быть, видя нас слишком ничтожными, они начинают находить признаком хорошего вкуса издавать ничтожные звуки? Не знаю. О, серые морщинистые горы! Покрытые лишаями и травами в ущельях!Где в зверях погибают какие-то прекрасные возможности, как вписанное в часослов Слово ^* о полку Игореви во время пожара Москвы.

Лето 1909, 1911

196 . Журавль

В. Каменскому ^*

На площади в влагу входящего угла,Где златом сияющая игла ^* Покрыла кладбище царей ^* ,Там мальчик в ужасе шептал: «Ей-ей!Смотри, закачались в хмеле трубы — те!»Бледнели в ужасе заики губы,И взор прикован к высоте.Что? Мальчик бредит наяву?Я мальчика зову.Но он молчит и вдруг бежит: какие страшные скачки!Я медленно достаю очки.И точно: трубы подымали свои шеи,Как на стене тень пальцев ворожеи.Так делаются подвижными дотоле неподвижные на болоте выпи,Когда опасность миновала, —Среди камышей и озерной кипиПтица-растение главою закивала.Но что же? Скачет вдоль реки, в каком-то вихре,Железный, кисти руки подобный, крюк.Стоя над волнами, когда они стихли,Он походил на подарок на память костяку рук!Часть к части, он стремится к вещам с неведомой еще силой —Так узник на свидание стремится навстречу милой!Железные и хитроумные чертогиВ каком-то яростном пожаре,Как пламень, возникающий из жара,На место становясь, давали чуду ноги.Трубы, стоявшие века,Летят,Движениям подражая червяка,Игривей в шалости котят.Тогда части поездов, с надписью:»Для некурящих» и «Для служилых»,Остов одели в сплетенные друг с другом жилы.Железные пути срываются с дорогДвижением созревших осенью стручков.И вот, и вот плывет по волнам, как порог,Как Неясыть иль грозный Детинец ^* , от берегов отпавшийся Тучков ^* !О, род людской! Ты был как мякоть,В которой созрели иные семена!Чертя подошвой грозной слякоть,Плывут восстанием на тя иные племена!Из железИ меди над городом восстал, грозя, костяк,Перед которым человечество и все иное лишь пустяк,Не более одной желёз.Прямо летящие, в изгибе ль,Трубы возвещают человечеству погибель.Трубы незримых духов се! Поют:«Змее с смертельным поцелуемБыла людская грудь уют».Злей не был и Кощей,Чем будет, может быть, восстание вещей.Зачем же вещи мы балуем?Вспенив поверхность вод,Плывет наперекор волне железно-стройный плот.Сзади его раскрылась бездна черна,Разверзся в осень плод,И обнажились, выпав, зерна.Угловая башня, не оставив глашатая полдня ^* — длинную пушку,Птицы образуют душку ^* .На ней в белой рубашке дитяСидит безумное, летя,И прижимает к груди подушку.Крюк лазает по остовуС проворством какаду.И вот рабочий, над Лосьим ^* островом,Кричит, безумный: «Упаду!»Жукообразные повозки,Которых замысел по волнам молний сил гребет,В красные и желтые раскрашенные полоски,Птице дают становой хребет.На крыше небоскребовКолыхались травы устремленных рук.Некоторые из них были отягощением чудовища зоба.В дожде летящих в небе дугЛетят, как листья в непогоду,Трубы, сохраняя дым и числа года.Мост,

который гиератическим ^* стихомВисел над шумным городом,Объяв простор в свои кова,Замкнув два влаги рукава,Вот медленно трогается в путьС медленной походкой вельможи, которого обшита золотом грудь,Подражая движению льдины,И им образована птицы грудина.И им точно правит какой-то кочегар,И, может быть, то был спасшийся из воды в рубахе красной и лаптях волгарьС облипшими ко лбу волосамиИ с богомольными вдоль щек из глаз росами.И образует птицы кистьКрюк, остаток от того времени, когда четверолапым зверем только ведал жисть.И вдруг бешеный ход дал крюку возница,Точно когда кочегар геростратическим желанием вызвать крушение поезда соблазнится.Много — сколько мелких глаз в глазе стрекозы — оконныеДома образуют род ужасной селезенки,Зелено-грязный цвет ее исконный.И где-то внутри их, просыпаясь, дитя отирает глазенки.Мотри! Мотри! Дитя,Глаза протри!У чудовища ног есть волос буйнее меха козы.Чугунные решетки — листья в месяц осени,Покидая место, чудовища меху дают ось они.Железные пути, в диком росте,Чудовища ногам дают легкие трубчатообразные кости,Сплетаясь змеями в крутой плетень,И длинную на город роняют тень.Полеты труб были так беспощадно явки,Покрытые точками, точно пиявки,Как новобранцы к месту явки,Летели труб изогнутых пиявки —Так шея созидалась из многочисленных труб.И вот в союз с вещами летит поспешно труп.Строгие и сумрачные девыЛетят, влача одежды длинные, как ветра сил напевы.Какая-то птица, шагая по небу ногами могильного холмаС восьмиконечными крестами,Раскрыла далекий клювИ половинками его замкнула свет,И в свете том яснеют толпы мертвецов,В союз спешащие вступить с вещами.Могучий созидался остов.Вещи выполняли какой-то давнишний замысел,Следуя старинным предначертаниям.Они торопились, как заговорщики,Возвести на престол — кто изнемог в скитаниях,Кто обещал:«Я лалы городов вам дам и сел,Лишь выполните, что я вам возвещал».К нему слетались мертвецы из кладбищИ плотью одевали остов железный.«Ванюша Цветочкин ^* , то Незабудкин, бишь, —Старушка уверяла — он летит, болезный».Изменники живых,Трупы злорадно улыбались,И их ряды, как ряды строевых,Над площадью желчно колебались.Полувеликан, полужуравель,Он людом грозно правил,Он распростер свое крыло, как буря волокна,Путь в глотку зверя предуказан был человечку,Как воздушинке путь в печку.Над готовым погибнуть полемУзники бились головами в окна,Моля у нового бога воли.Свершился переворот. Жизнь уступила властьСоюзу трупа и вещи.О, человек! Какой коварный духТебе шептал, убийца и советчик сразу:«Дух жизни в вещи влей!»Ты расплескал безумно разум —И вот ты снова данник журавлей.Беды обступали тебя снова темным лесом,Когда журавль подражал в занятиях повесам,Дома в стиле ренессанс и рококо —Только ягель, покрывший болото.Он пляшет в небе высоко,В пляске пьяного сколота ^* .Кто не умирал от смеха, видя,Какие выкидывает в пляске журавель коленца!Но здесь смех приобретал оттенок безумия,Когда видели исчезающим в клюве младенца.Матери выводилиЧерноволосых и белокурых ребятИ, умирая во взоре, ждали.Одни от счастия лицо и концы уст зыбят,Другие, упав на руки, рыдали.Старосты отбирали по жеребьевке детей —Так важно рассудили старшины —И, набросав их, как золотистые плоды, в глубь сетей,К журавлю подымали в вышины.Сквозь сетки ячейкиОпускалась головка, колыхая шелком волос.Журавль, к людским пристрастясь обедням,Младенцем закусывал последним.Учителя и пророкиУчили молиться, о необоримом говоря роке.И крыльями протяжно хлопал,И порой людишек скучно лопал.Он хохот-клик вложилВ победное «давлю».И, напрягая дуги жил,Люди молились журавлю.Журавль пляшет звончее и гольче ^* еще,Он людские крылом разметает полчища,Он клюв одел остатками людского мяса,Он скачет и пляшет в припадке дикого пляса.Так пляшет дикарь над телом побежденного врага.О, эта в небо закинутая в веселии нога!Но однажды он поднялся и улетел вдаль.Больше его не видали.

1909

197 . Лесная дева

Когда лесной стремится ужВдоль зарослей реки,По лесу виден смутный мужС лицом печали и тоски.Брови приподнятый печальный угол…И он изгибом тонких рукБерет свирели ствол (широк и кругол)И издает тоскливый звук.Предтечею утех дрожит цевница,Воздушных дел покорная прислуга.На зов спешит певца подруга —Золотокудрая девица.Пылает взоров синих колос,Звучит ручьем волшебным голос!И персей белизна струится до ступеней,Как водопад прекрасных гор.Кругом собор растений,Сияющий собор.Над нею неба лучезарная дуга,Уступами стоят утесы;Ее блестящая ногаЗакутана в златые косы.Волос из золота венок,Внутри блистает чертог ног:Казалось, золотым плащомЗадернут стройный был престол.Очей блестящим лучомБыл озарен зеленый пол.И золотою паутинойОна была одета,Зеленою путинойПридя на голос света.Молчит сияющий глагол.Так, красотой своей чаруя,Она пришла (лесная дева)К волшебнику напева,К ленивцу-тарарую ^* .И в сумрака лучахСтоит беззлобный землежитель,И с полным пламенем в очахСтоит лучей обитель.Не хитрых лепестков златой венок:То сжали косы чертог ног.Достигнута святая цель,Их чувство осязает мель,Угас Ярилы ^* хмель.Она, заснув с ласкающей свободой,Была как омут ночью или водоем.А он, лесник чернобородый,Над ней сидел и думал. С ней вдвоем,Как над речной долиной дуб,Сидел певец — чрез час уж труп.Храма любви блестят чертоги,Как ночью блещущий ручей.Нет сомнений, нет тревогиВ беглом озере ночей.Без слов и шума и речей…Вдруг крик ревнивцаСон разбудил ленивца.Топот ног. Вопль, брани стон,На ноги вспрыгнул он.Сейчас вкруг спящей начнется сеча,И ветер унесет далечеСтук гневной встречи.И в ямах вся поверхность почвы.О, боги неги, пойдите прочь вы!И в битве вывернутые пни,И страстно борются они.Но победил пришлец красавец,Разбил сопернику високИ снял с него, лукавец,Печаль, усмешку и венок.Он стал над спящею добычейИ гонит мух и веткой веет.И, изменив лица обычай,Усопшего браду на щеки клеит.И в перси тихим поцелуемОн деву разбудил, грядущей близостью волнуем.Но далека от низкого коварства,Она расточает молодости царство,Со всем пылом жены бренной,Страсти изумлена переменой.Коварство с пляской пробегает,Пришельца голод утолив,Тогда лишь сердце постигает,Что значит новой страсти взрыв.Она сидит и плачет тихо,Прижав к губам цветок.За что, за что так лихоЕе оскорбил могучий рок.И доли станаБлестели слабо в полусвете.Она стояла скорбно, странно,Как бледный дождь в холодном лете.Вкруг глаза, синего обманщика,Горят лучи, не семя одуванчика?Широких кос закрыта пеленой,Стояла неги дщерь,Плеч слабая стеной…Шептали губы: «Зверь!Зачем убил певца?Он кроток был. Любил свирель.Иль страсть другого пришлецаЗаконная убийству цель?В храмовой строгости березЗачем убил любимца грез?Если нет средств примирить,Я бы могла бы разделить,Ему дала бы вечер, к тебе ходила по утрам, —Теперь же все — для скорби храм!И эти звезды и эти белые стволы —Ничто! Ничто! — теперь мне не милы.Был сердцем страстным молодой,С своей черной бородой он был дитя.Чего хотя,Нанес убийственный удар,Ты телом юн, а сердцем стар,С черно-синей ночью глазИ мелкокудрым златом влас?Иль нет: убей меня,Чтоб возле, здесь, была я труп,Чтоб не жила, себя кляняЗа прикасанье твоих губ».И тот молчит. СтенаяЗвонко, уходит таИ рвет со стоном волосы.Тьма ночнаяЗажгла на небе полосы(Темно-кровавые цвета).А он бежит? Нет, с светлою улыбкой,Сочтя приключение ошибкой,Смотрит сопернику в лицо,Снимает хладное кольцо.И, сев на камень,Зажженный в сердце пламеньИзлил в рыданьях мертвенной свирели,И торжеством глаза горели.

1911

198 . И и Э. Повесть каменного века

1

«Где И?В лесу дремучемМы тщетно мучимСвои голоса.Мы кличем И,Но нет ея,В слезах семья.Уж полосаБудит зариВсе жития,Сны бытия».

2

СучокСломилсяПод резвой векшей.ЖучокИзумился,На волны легши.Волн дети смеются,В весельи хохочут,Трясут головой,Мелькают их плечики,А в воздухе вьются,Щекочут, стрекочутИ с песней живоюНесутся кузнечики.

3

«О, бог реки,О, дед волны!К тебе старикиМольбой полны.Пусть вернется муж с лососемПолновесным, черноперым.Седой дедушка, мы просим,Опираясь шестопером,Сделай так, чтоб, бег дробя,Пали с стрелами олени.Заклинаем мы тебя,Упадая на колени».

4

Жрецов песнопенийУгас уже зой.Растаял дым,А И ушла, блестя слезой.К холмам седымВел нежный след ее ступеней.То, может, блестела звездаИль сверкала росой паутина?Нет, то речного гнездаШла сиротина.

5

«Помята трава.Туда! Туда!Где суровые людиС жестоким лицом.Горе, если голова,Как бога еда,Несется на блюдеЖрецом».

6

«Плачьте, волны, плачьте, дети!И, красивой, больше нет.Кротким людям страшны сетиЗлого сумрака тенет.О, поставим здесь холмыИ цветов насыпем сеть,Чтоб она из царства тьмыК нам хотела прилететь,От погони отдыхаяЗлых настойчивых ворон,Скорбью мертвых утихаяВ грустной скорби похорон.Ах, становище земноеДней и бедное длиноюСкрыло многое любезногоСердцу племени надзвездного».